Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

жизнь, пусть и в отсутствие почти всех удобств, была сносной; то есть настолько, насколько может быть сносным существование людей, лишенных всего, в первую очередь, свободы. С приходом к власти большевистских комиссаров все изменилось. Условия содержания царской семьи стали более строгими; их подвергали постоянным унижениям и оскорблениям, не говоря уже о психологической жестокости, которая практиковалась ежечасно и граничила с настоящими пытками[2]. Последние месяцы жизни они провели в маленьком доме в Екатеринбурге, в котором им позволили занять всего две комнаты. В одной жили император, императрица и наследник, а во второй – четыре дочери. Двери комнат, выходившие в коридор, запрещалось закрывать даже ночью. В коридоре постоянно дежурили охранники, которые следили за каждым шагом узников.

Дом был окружен высоким деревянным забором, из-за которого невозможно было взглянуть на небо; в комнатах постоянно царил полумрак. Открывать окна запрещалось; узникам не позволяли ни дышать воздухом, ни делать упражнения. Скудно питаясь и подвергаясь систематическим унижениям, они давно оставили всякую надежду на счастливое окончание их страданий. Вдруг им сказали: из-за попытки их освободить их переводят в другое место.

Неизвестно, что они подумали об этой новости. Их привели в подвал. Императрица не могла стоять – неясно, из-за психического состояния или общего физического истощения. Император попросил для нее стул. Сам он стоял, держа сына на руках, так как мальчик, ослабленный из-за лишений, не мог ходить. Когда в подвал спустили всех членов семьи, их личного врача и слуг, в помещение вошли охранники, закрыли двери и расстреляли всех. Хотя последний этап мучений был кратким, не все жертвы погибли сразу.

В ходе следствия на том месте, где сжигали тела, нашли кости, остатки одежды и драгоценные камни. После тщательного изучения и идентификации было доказано, что останки принадлежат членам царской семьи и тем, кто погиб вместе с ними. Останки сложили в ящики и впоследствии переправили в Европу.

Тела погибших в Алапаевске извлекли из заброшенной угольной шахты. Их поместили в гробы и специальным поездом отправили в тыл. Усилиями родственников (Надежды Маунтбеттен, маркизы Милфорд-Хейвен, и ее брата, герцога Гессен-Дармштадтского) тела тети Эллы и погибшей вместе с ней монахини ее обители были отправлены в Иерусалим, где они сейчас покоятся. Останки других жертв, среди них Володи, поместили в церкви Русской православной миссии в Пекине. Следов еще одного члена семьи – великого князя Михаила, брата царя, – так и не нашли. Его вместе с его секретарем отправили в Сибирь примерно в то же время, что и других родственников, но держали отдельно. По слухам, большевики вывезли великого князя и его секретаря из дома, куда их поместили, и расстреляли в ближайшем лесу. Никаких следов обнаружить не удалось; великий князь Михаил и его спутник исчезли навсегда.

Зимой 1920 года в Лондон прислали ящики с вещами, принадлежавшими Володе и моим кузенам; их нашли в доме в Алапаевске, где они провели последние месяцы жизни. Володиных вещей оказалось немного: двойная кожаная рамка с фотографиями его родителей, небольшой бумажник с денежными купюрами, пожелтевшие письма из дома, несколько безделушек. Рамка и бумажник заплесневели, от них пахло землей. Мы знали, что в плену Володя, писатель и поэт, много работал, но никаких рукописей в ящиках не оказалось.

Вместе со списком предметов прислали фотографии тел, извлеченных из шахты. Когда я увидела первый снимок, уже не могла смотреть на остальные.

В начале весны 1920 года княгиня Палей, которая после бегства из Петрограда находилась сначала в Финляндии, а потом в Швеции, написала мне, что весной она приедет в Париж по имущественным делам моего отца. К тому времени она уже оправилась после операции. Мне не терпелось ее увидеть, и мы с мужем решили ехать в Париж.

Мы с княгиней Палей встретились в «Ритце», где она остановилась. Когда я подошла к двери ее номера, колени мои дрожали так сильно, что я не знала, сумею ли переступить порог. С трудом войдя, я никого не увидела в гостиной. За приоткрытой дверью спальни двигалась какая-то фигура в черном.

– Кто там? – услышала я испуганный голос.

– Это я, Мариша, – ответила я.

Тогда она вышла. Ее лицо было смертельно бледным, полупрозрачным. Она очень постарела; в черной вдовьей одежде, отделанной крепом, она как будто стала меньше ростом, усохла. Мы бросились друг другу на шею и молча зарыдали. В тот день мы говорили мало; никакие слова не могли выразить наших чувств или принести утешение.

Я приходила к ней каждый день ее пребывания в Париже. Горе совершенно изменило ее, она стала сломленным, жалким созданием. У нее не было сил ни говорить, ни думать. Куда подевались ее прежние величественная самоуверенность и уравновешенность? Страх и несчастья придавили ее; она полностью и безоговорочно отдалась своему горю.

Под ее внешней искушенностью в ней всегда ощущалось что-то дикое, первобытное, что теперь проступило явственнее.

Между приступами рыданий она страстно винила себя в том, что стала невольной причиной смерти своих близких, потому что не пыталась вытащить их из страны, когда еще было время – сразу после революции. Эта мысль мучила ее днем и ночью.

Постепенно, с трудом, по кусочкам, которые я сложила вместе уже после, она поведала мне о последних месяцах жизни отца.

Ночь 12 августа 1918 года, ровно через десять дней после того, как мы с мужем пустились в рискованный путь к свободе, в дом в Царском Селе, где тогда жил отец с семьей, вошел отряд красноармейцев. Обыскав дом и конфисковав всю еду и спиртное, какое сумели добыть, они арестовали отца. Ордер на арест был подписан Урицким, председателем ЧК. Эта организация (сокращение от слов Чрезвычайная комиссия) была создана в декабре 1917 года для «борьбы с саботажем и контрреволюцией». Деятельность таинственной ЧК вселяла ужас. То была всемогущая организация, и ее наспех вынесенные приговоры тут же приводились в исполнение. Казни проводились без суда и следствия. Впоследствии ЧК возглавила «красный террор», само слово стало синонимом страха и смерти.

Протестовать против ареста было бесполезно. Отец и мачеха поспешно оделись – мачеха считала, что в такой миг не имеет права разлучаться с ним. Их повели в местный Совет, который располагался в одном из дворцов. Там они провели бессонную ночь на скамьях в кабинете. Рано утром обоих на машине увезли в Петроград и доставили в штаб-квартиру ЧК, где отца подвергли довольно краткому допросу. Его допрашивал человек, судя по всему, не имевший никакого опыта в подобных делах. Там мачеху отделили от отца. До тех пор ей, благодаря ее силе