Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

Я не знала, чего хочу на самом деле, я блуждала в потемках и не замечала даже те возможности, которые находились буквально у меня под носом. Зато наше новое жилье куда лучше соответствовало нашему нынешнему положению в жизни, чем большой дом в Лондоне.

Осенью я подыскала мужу место в банке, и почти весь день его не бывало дома. Я надолго оставалась одна. Окна спальни и гостиной в нашей квартире выходили на тихую улицу Курсель; в этих двух комнатах я и проводила все дни. В спальню я поставила раскройный стол и швейную машинку, так как по-прежнему шила платья себе и на заказ. В гостиной я сидела с вышиванием. Склонившись над пяльцами, я думала и думала. Так проходили недели и месяцы. Время шло, и я была все менее довольна собой. Вместо того чтобы развиваться, я пятилась назад; я не делала ничего ни для себя, ни для других, напрасно растрачивая драгоценные годы. Если в Лондоне моя жизнь была ограниченной, в Париже она стала еще более ограниченной.

Никто и ничто не могли вывести меня из апатии, и я ничего не могла с собой поделать; думая о будущем, я часто впадала в отчаяние. Мало-помалу, почти бессознательно, я усвоила образ мыслей и настроения изгнанницы.

Мы очень мало выходили, а встречались почти исключительно с русскими, принадлежавшими к одному с нами кругу. Я почти ни с кем не была знакома, так как прежде у меня не было возможности встречаться с представителями русского общества. До первого замужества я была слишком молода и почти не выходила в свет, а мое возвращение в Россию совпало с началом войны, во время которой я посвящала все время работе в госпиталях и находилась вдали от светской жизни. Кроме того, война всех разметала. Атмосфера, которая нас окружала, никак не была связана с народом и интересами той страны, в которой мы жили; мы существовали раздельно. Мы избегали встречаться с иностранцами не только потому, что находились теперь в разных материальных плоскостях или не могли ответить гостеприимством на гостеприимство, но потому, что их образ жизни и мышления внушали нам отвращение; мы предпочитали их презирать. В духовной области мы считали себя самодостаточными и были довольно высокомерными в своей ограниченности.

Среди тех, кто составлял наш круг общения, не было ни одной семьи, не потерявшей одного или нескольких родственников во время катастрофы; многие чудом избежали гибели. Большинство из знакомых пострадали материально больше меня, но мы никогда не говорили о потерях; в нашем кругу на них даже не намекали, и мы никогда не рассказывали друг другу страшных историй о том, как мы бежали из России. Все старались наилучшим образом воспользоваться нынешним положением, а само положение облегчалось тем, что оно было у всех более или менее одинаковым. Никто не закатывал истерик, никто не жаловался. Нам даже удавалось веселиться, пусть и несколько отстраненно.

Мы, наверное, являли собой любопытные случаи с точки зрения психологии, зато с точки зрения интеллекта никакого интереса не представляли. Все наши разговоры по-прежнему вращались вокруг одной темы – прошлого. Это прошлое напоминало покрытый пылью бриллиант, который мы подносили к свету в надежде увидеть игру солнечных лучей. Мы говорили о прошлом, мы оглядывались на него. Вместе с тем мы не искали в прошлом уроков для себя, а лишь неустанно и бесцельно бродили по старым местам, ища, кого бы обвинить в наших горестях. Хотя даже отдаленно не могли себе представить собственное будущее, мы были уверены в том, что вернемся в Россию, правда, при вполне определенных условиях. Мы как будто жили бок о бок с жизнью, но боялись с ней сталкиваться; мы лишь скользили по поверхности, мы избегали глубже проникать в причины и смысл вещей, не желая признаваться себе в собственных недостатках. Новые проблемы мира и его новые требования словно не касались нас. Мы довольно быстро приноравливались к меняющимся внешним условиям, но редко умели приспособиться к новой эпохе по существу. Мы отставали от времени, хотя лишь немногие из нас это замечали. Проблемы, которые мы обсуждали, решались без нашей помощи и невзирая на нас. Тем не менее мы по-прежнему вели жаркие споры. Мы ждали, что в России все переменится – сначала через несколько месяцев, потом через несколько лет… Мы все дальше и дальше уплывали от того, во что превращалась Россия, не будучи способными следить или понимать доскональность переживаемых ею перемен.

Прошло уже много лет; достаточно для того, чтобы нас сменило новое поколение, которое, хотя и выросло на иностранной почве, по-прежнему считает Россию своей родиной. Одни из них ничего не помнят о родине, другие сохранили яркие, пусть и беглые, воспоминания о высоком небе и широких просторах, о запахе осенней листвы в больших лесах, о звоне колоколов деревенской церкви, об ощущении и запахе дома. Война и революция для них – история, воспоминания о России не омрачены политической борьбой. Прежние противоречия родителей их не занимают, они живут в другом времени, и им предстоит решать новые проблемы эпохи. Жизнь для них – суровая реальность, они рано познали тяготы борьбы, которая ведется всерьез. Они свободны от предрассудков, полны храбрости и смело ищут собственные истины, полные собственного нового и здорового идеализма.

Ну а я? Вынуждена признаться, что мои наблюдения по-прежнему меня не удовлетворяли; я не видела ничего конструктивного даже в личной жизни. Все больше и больше я замыкалась во внутреннем мире собственных мыслей. Мне недоставало ответов на многие вопросы и, поскольку я не могла отыскать эти ответы в ведущихся вокруг меня разговорах, пришлось искать другие источники информации. Я давно догадывалась, что причины выпавшей на нашу долю катастрофы коренятся в нас самих, но как мне извлечь эти корни и все выяснить, пусть даже только для себя самой? Вопрос слишком обширен и сложен, а ждать суда истории я не могла себе позволить.

Как и в Лондоне, я делала отчаянные попытки выйти из умственного застоя, в котором я очутилась, – не из-за недостатка у меня сил, как прежде, но из-за растущего веса моего окружения. Сначала мои попытки были безуспешными, но наконец представился удобный случай, и ничто не могло помешать мне им воспользоваться.

Однажды зимой 1921 года, под вечер, когда я, как обычно, сидела в зеленом кресле, склонившись над шитьем и глубоко погрузившись в мысли, я вздрогнула, услышав звонок у входной двери. Слуга передал мне карточку; на ней было имя, которое я узнала, хотя и не была знакома с его обладателем.