Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II - Мария Павловна Романова

вернулось самообладание, ее поразительная жизненная сила преодолела подавленность, и она снова начала интересоваться жизнью. Она вынуждена была жить ради дочерей, которые нуждались в ней, но ее раны так и не исцелились; они оставались свежими, как в первый день.

Глава XII

Образ мыслей изгнанницы

Несмотря на печальные часы в обществе княгини Палей и все болезненные воспоминания, которые они навеяли, Париж в тот раз произвел на меня лучшее впечатление. Постепенно я выходила из состояния полного равнодушия, в которое погрузилась после смерти отца. Хотя, еще бессознательно, я тосковала по деятельности, а в Лондоне я никак не могла найти выхода для возвращающихся ко мне сил. В Париже я поняла: моей апатии способствовала та жизнь, какую я вела в Лондоне. Лондон как будто застыл, не в силах найти выход из положения, в каком оставила его война. Париж был другим, по сравнению с Лондоном он бурлил и кипел. Конечно, много сил тратилось впустую, и все же французы двигались в нужном направлении; они понимали, как необходимо вернуть прежнее процветание. Я не сомневалась: в такой атмосфере мне легче будет встряхнуться и воспользоваться свободой, дарованной в качестве компенсации за то, что я потеряла. В Лондоне любовь к традициям, которая так приятно поразила меня по прибытии, едва не швырнула меня почти на прежнее место, несколько двусмысленное, ставшее для меня неприемлемым. Я могла бы и дальше вести растительное существование под очень тонким слоем позолоты, пока у меня оставались деньги… Но я не хотела притворяться, предпочитая откровенность и риск из-за полностью поменявшихся обстоятельств.

Тогда мне в голову пришла мысль о переезде в Париж; однако не знаю, переехала бы я, если бы мне в нужный момент не предложили квартиру. Небольшая, всего в четыре комнаты, она была удачно расположена; она принадлежала одной приятельнице, которая жила в ней до войны, а теперь хотела избавиться от нее, но предпочитала продать ее кому-то знакомому. Я купила квартиру. Мы вернулись в Лондон, чтобы сдать наш просторный, но неудобный дом в Южном Кенсингтоне, и летом окончательно покинули Англию. Через несколько месяцев нашему примеру последовал Дмитрий, но поселился отдельно в отеле: мы решили, что так будет лучше по многим причинам. Впрочем, мы по-прежнему могли встречаться, когда хотели. Париж начинал постепенно заполняться русскими.

Княгиня Палей, проводившая с дочерьми лето в Швейцарии, тоже решила обосноваться в Париже, несмотря на то что Париж для нее, куда больше, чем для меня, полнился болезненными воспоминаниями о прошлом. Именно в Париже прошли двенадцать счастливейших лет ее жизни; в Париже они с моим отцом жили в полном взаимопонимании. Там родились ее дети, и там она достигла духовных высот, о которых не могла и мечтать. Прошло уже больше года со смерти моего отца, и она вынуждена была, несмотря на уныние, заниматься решением материальных проблем, чем она, вплоть до первого приезда во Францию весной, совершенно пренебрегала.

Дом в Булони нужно было продать, поскольку он стал слишком велик для нее и девочек; кроме того, из-за накопившихся долгов булонский дом стал для владелицы тяжким бременем. Продав его, мачеха могла надеяться на небольшой капитал, который позволил бы ей с детьми жить безбедно. Внимание, которое пришлось уделять таким прозаическим вопросам, вывело ее из оцепенения, и она в конце концов оказалась куда более деловитой, чем кто-либо из нас.

Приехав в Париж осенью 1921 года, она вначале сняла квартиру; дочерей устроили в школу, которую они посещали очень неохотно. Конечно, они понимали, что образование, полученное ими прежде, было слишком отрывочным и недостаточным. Но им было трудно, после всего пережитого, возвращаться в классы. В 1918 году, когда мы с ними расстались, они были еще малы, теперь подросли. Разница особенно ощущалась в старшей, Ирине. Она всегда отличалась серьезностью и впечатлительностью; трагедия революции, страдания и гибель отца и брата произвели на нее такое сильное впечатление, которое не могло изгнать ничто. Ирина горевала молча и сдержанно; она почти не выказывала внешних признаков горя, но нельзя было не заметить, что эта семнадцатилетняя девушка относится к жизни совсем не так, как ее сверстники. Младшая, Наташа, хотя тоже унесла с собой из России много трагических воспоминаний, оказалась более гибкой и принимала неизбежное проще.

И все же, в силу глубоких потрясений, сестрам не сразу удалось приспособиться к новой жизни. Они так глубоко ушли в себя, особенно Ирина, которая влияла на сестру, что как будто находились в состоянии внутреннего мятежа против всего мира. Они отталкивали людей и избегали даже старых знакомых. Я несколько раз пыталась вывести их из такого почти патологического состояния, но безуспешно. Однажды, почти год спустя, думая их отвлечь, я устроила в их честь неофициальный танцевальный вечер, на который пригласила молодых русских, их ровесников. Но мой поступок им нисколько не понравился; они пришли заплаканные и только после того, как мать их строго выбранила, и за весь вечер обе ни разу не улыбнулись. Я очень злилась на себя за то, что, сама того не желая, подвергла их такому испытанию. Однако спустя какое-то время они переросли свое отношение, начали радоваться жизни, как другие молодые создания их возраста; но они так и не утратили серьезного отношения к существованию, и в их глазах часто мелькала печаль, которая так и не ушла до конца. В 1923 году Ирина вышла за князя императорской крови Федора Александровича Романова, второго сына великого князя Александра Михайловича и великой княгини Ксении Александровны. Наташа, вторая сестра, в 1927 году вышла замуж за Люсьена Лелонга, видного парижского кутюрье.

На вырученные деньги княгиня Палей купила домик на улице Фезандри, недалеко от Булонского леса. Последние годы жизни она провела в окружении фотографий и немногочисленных сувениров, вывезенных из прежнего булонского дома. Раз в год, на Рождество, она собирала нас всех вместе вокруг елки для праздника в память о прошлом. Хотя первая, самая бурная фаза ее горя прошла, отметины остались. Свою внешность, о которой прежде так тщательно заботилась, она совершенно забросила. Она растолстела и по утрам бродила по дому в разношенных тапочках и старом халате; волосы висели прядями вокруг еще красивого, но обрюзгшего лица. Но ее энергия по-прежнему поражала; она неизменно и упорно отстаивала свои интересы и интересы детей, цепляясь за то немногое, что у нее еще оставалось.

Я переехала в Париж, наивно полагая, что сразу по приезде передо мною откроется новая жизнь. Но я ошибалась, здесь я тоже столкнулась с определенными трудностями приспособления.