Исповедь - Леонид Левин

За спиной раздалось шуршание, шорох стаскиваемой и одеваемой одежды.

— Можешь повернуться. Все в порядке.

Она вновь предстала в той же одежде, что при первой встрече на дороге. Взяла зажигалку. Прикурила сигарету. — Барские…. Никак в сельпо был?

— Ближе к делу.

— Ладно. Начну с того, что после второго года работы в здешней школе у меня появились некоторые интересные идеи о преподавании иностранного языка. Результаты оказались отличные, дети занимались с удовольствием, вот и пришла в голову шальная мысль об аспирантуре. Это так занятно придумывать новые методы обучения, экспериментировать…

На полу завозились, замычали, приходя в себя мильтоны.

— Ну, им-то это слушать совершенно необязательно. — Резко оборвала рассказ Вероника.

— Погреб или чулан есть?

— Есть сарайчик, прежний хозяин свиней держал. Сойдет?

— Если свиней, то сойдет.

— Подъем! — я ткнул пистолетом в рожу белобрысого.

Он мотнул головой, попытался промекать что-то сквозь полотенце, но я не стал вступать с ним в дискуссию. Пхнул стволом под ребро второго. Оба неловко поднялись на ноги. Указал им пистолетом на дверь.

— В сарай. И не проявлять героизм — пристрелю.

Менты согласно закивали головами и прошли на крыльцо, где еще недавно наглел, чувствуя всесилие своей власти, один из них. Обошли домик. К задней стене приткнулся дощатый сарайчик. Щелястая дверь оказалась приперта ручкой ржавой штыковой лопаты. Замка не было. Отодвинул лопату и радушно пригласил незваных гостей пройти внутрь аппартаментов. Не дожидаясь пока разберуться на новом месте, затворил дверь и снова подпер лопатой. Для надежности вогнал металлическое острие поглубже в землю.

Вернувшись в комнату застал Веронику всё в той же позе, сидящей за столом и курящей частыми затяжками догоревшую почти до фильтра сигарету.

— Продолжай.

— Во время каникул поехала подавать документы в аспирантуру. Лучше бы этого не делала. Попалась на глаза одному молодому прохиндею из бывших комсомольских работничков, решившего делать карьеру по педагогической части. Он мне популярно объяснил, что шансов у меня практически нет, никаких… Это с моим-то дипломом! Единственная возможность — быть послушной девочкой, а для начала съездить к нему на дачу. — Вероника глубоко затянулась и закашлялась, глотнув дым от затлевшего фильтра. На глазах выступили слезы. То-ли от дыма, то-ли от перенесенной обиды.

— Его толстая морда прямо лоснилась от предвкушения предстоящего сеанса любви. Он казался похож на жирного, ленивого кота перед блюдцем сметаны. Глазами меня уже раздел. В моем согласии не сомневался.

Понимаешь… я не ханжа. Ну, как тебе сказать… Допускаю, что ради достижения цели, если нет иного выхода, можно чем-то пожертвовать. — Она замолкла. Закрыла глаза. — Во всяком случае он не был бы у меня первым…

— Этот… ученый… объяснил, разжевал до мельчайших подробностей, опираясь на анкетные данные, почему у меня нет никаких шансов. Будь я даже семи пядей во лбу — прямого хода в науку не было. Пусть мои идеи интересные и перспективные, а мой английский — безупречный, это бесполезно. Он цинично заявил, что у меня есть только одна перспектива в педагогике — сгнить в сельской дыре. Или идти в парикмахерши, если хочу работать в городе.

— Понимая всю дубовую силу предъявленных доводов, осознала, что единственный шанс войти в науку через его постель. В конце концов так начинается карьера большинства актрис. Чем я лучше этих девчонок? Великий педагог четко понимал расклад сил и не сомневался в успехе. Жертве некуда было деться. Уж очень хотелось попробывать себя в науке. Мы сели в его Жигули и поехали.

— Эта мразь, — Она прикурила новую сигарету, — эта жирная короткопалая мразь, как мужчина оказался несостоятельным. Он мучил и унижал меня. Делать было нечего, терпела. Он старался возбудить себя и требовал от меня страсти. Я честно пыталась изобразить страсть… Наконец… Смех и грех… Толстяк очень старался, но успел только запачкать мне ляжки…

— Не знаю почему рассказываю это, почему расскрываю, выворачиваю душу? Наверное, чтобы ты понял и простил. Я увидела, что с тобой делается еще в поле. Тогда это казалось только смешно. Хотя… Хотя должно было быть не до смеха. Потом, когда мы ехали на мотоцикле и ты меня так неловко и одновременно нежно, обнимал, боясь невзначай обидеть…. Решила для себя, что отблагодарю лейтенанта. В конце концов, мне самой этого хотелось.

— Но после ночного разговора… не смогла. Видимо для меня ты стал нечто большим чем случайное ночное приключение. Но вернемся к нашим баранам. Облегчившись, потенциальный благодетель засопел, стал совсем квелым и намекнул, что больше в сексуальных услугах не нуждается. Коротко объяснил как выйти на автобусную остановку. Порекомендовал поспешить, дабы не опоздать на последний рейс. Есть у меня деньги, нет — его уже не интересовало. Он свое получил.

— Когда заикнулась, что оставляю ему документы для поступления в аспирантуру, подонок страшно развеселился. Он вскочил как был голышом, зашелся визгливым с подвыванием смехом. Его жиры прямо заходили волнами по телу. — Ты, что, шуток не понимаешь? Да на тебе клеймо и никуда тебе от него не деться. Сиди и не рыпайся. А о сегодняшнем — молчи в тряпочку. Не позорься. Все равно никто не поверит… Знаешь… я, пожалуй, передумал. Давай, оставайся на ночь.

— Педагог так развесилися, что почувствовал новый прилив желания и двинулся ко мне, расстопырив ручки с короткопалыми ладонями. К счастью я успела одеться и со всей силы врезала ему по причинному месту лодочкой на шпильке. Схватила портфель набитый документами и заметками об проведенных в школе экспериментах, распахнула дверь настежь и выскочила на улицу.

— Пока ехала в автобусе, сгорала от стыда и все думала, думала. Как жить дальше. Самоубийство? Умереть, валяться в морге, а эта гнусь будет жировать? Убить его? Но я сознательно пошла к нему. Убить и сесть в тюрьму? Да, пошел он… слизняк недоношенный. Возвращаться в деревню и жить как определено мне такими-же негодяями?

— Пришла домой к родителям за полночь. Мать спала, натянув на голову ночной колпак, ничего не видя и не слыша. Она никогда не желала ничего в жизни превышающего необходимый для существования минимум. Предпочитала не знать ничего лишнего — так спокойнее. Дверь открыл отец. Он еще не ложился, казался чем-то взволнован и явно расстроен. Причина крылась явно не во мне. Так-как приехав в город не на мотоцикле, а автобусом, шедшим из Аркалыка, я пошла сразу на кафедру. Боялась опоздать, дура. Не опоздала…

— У отца сидел очень поздний гость, его давний, еще довоенный друг, с которым они вместе учились в одной школе, а затем техникуме. Оба были выходцами из далекого маленького городка на Днепре. Они были даже чем-то неуловимо похожи, оба гордились, что переплывали Днепр туда и обратно, оба — прошли войну, отделавшись ранениями и контузиями. Отец правда дошел до Берлина, воевал в Венгрии, Австрии, Болгарии… Друг — после ранения валялся по госпиталями и побывать в логове врага ему не пришлось.