Фуэте на Бурсацком спуске - Ирина Потанина

— Ах вот в чем дело! — всплеснула руками Ирина. — А я вас еще жалела! Будь я соседкой Хвылевого, я тоже ненавидела бы каждого его гостя. Теперь понятно, почему эта бедная женщина устроила вам, Владимир, травлю за статьи о Врубеле.

— Она — понятно. Но скажите, дорогая, — с подчеркнутой любезностью спросил жену Морской, — а вам-то вдруг за что меня травить? Вы видели, что я не хочу пугать этой книгой гостей, но все равно принесли ее!

— Вы знали, что меня заденет фраза «крайняя жена», но произнесли ее!

— А вы!

— А вы?

Ссора, мягко говоря, набирала обороты. Морской с женой, уже не замечая никого, принялись посыпать друг друга обвинениями.

— Что рты раскрыли? — Председателька Мария Александровна вдруг широко раскинула руки, сгребла в охапку одновременно и Свету, и Колю и отправилась к выходу. — Нам, думаю, пора! Меня в конторе ждут, а вас в библиотеке.

Будучи зажата под мышкой председательки, Светлана совсем не могла сопротивляться и буквально скатилась до первого этажа. Там мощные объятия разжались.

— Чего грустишь, деревня? — Мария Александровна взяла из рук Светы книжку и легонько стукнула ею по девичьему лбу. — Берешь чернила, делаешь приписку. Получится «РУКИ ПРОЧЬ ОТ МОСКВЫ!» В приступе ненависти к мировому империализму автор не сдержался и написал охранную грамоту для любимой столицы. Ну, покричат немного и забудут. Сечешь?

Света утвердительно закивала. Это была отличная идея! Обманывать почти не придется, зато удастся обелить и себя, и автора, и задержанта.

Чтобы не идти рядом с Марией Александровной, Света с Николаем, не сговариваясь, принялись увлеченно изучать список жильцов возле выхода из подъезда. Председателька, конечно, распознала их маневр, но выталкивать на улицу никого не стала, а, великодушно попрощавшись, ушла прочь, удивительным образом не задев прической дощатую раму двери.

— Ишь! — хмыкнул Коля. — Как она тебя уела? «Деревня», говорит.

— А что такого? — ощетинилась Света. — Я в самом деле из поселка. Не вижу ничего плохого.

— Да я тоже не вижу! — тут же пошел на попятную Николай. — Вот дай-ка руку! — и, не дожидаясь ответа — бывают же такие навязчивые типы?! — крепко сжал Светину ладонь и резко вытянул вперед. — Я рабочий, ты — селянка. Вместе мы настоящая смычка города и деревни. Хоть сейчас для иллюстрации лозунга фотокарточки делай!

— Я тебе дам смычку! — Света вырвала руку, отскочила поближе к двери и, полушутя, показала Коле кулак. Отшивать распоясавшихся парней ей приходилось довольно часто, так что она не испугалась. — Ишь, чего удумал! Не дождешься!

— Ничего я не удумывал! — На этот раз Николай, кажется, обиделся. — Ты с ней как с человеком, шутишь по-товарищески, а они своими буржуазными женско-мужскими подозрениями все портят. Бабы, что сказать. Даже такие маленькие, и те уже бабы.

Света смутилась. Может, и правда ничего такого на уме у человека не было, а она… На издевательское «такие маленькие» решила не реагировать, покрутила пальцем у виска и, навалившись всем телом, открыла массивную дверь подъезда. И тут же отскочила обратно. Разыгравшийся снаружи ветер обязывал получше обмотаться шарфом. Как и большинство поселковых жительниц, Света принадлежала к мудрому типу барышень, что предпочитали внешней красоте возможность не простудиться.

Николай тем временем переключился на чтение таблички с фамилиями жильцов:

— Морской, Онуфриева и Онуфриева… Взяла фамилию кухарки-управдомши, стало быть. Удочерена собственной прислугой. Бедолага. Не позавидуешь, а?

Тут Света вспыхнула и конечно же вмешалась:

— Какая разница, кем удочерена? — и, не дожидаясь расспросов, сообщила: — Я тоже удочеренная. Батько меня из приюта, вернее уже тогда детдома, семилеткою забрал. Своих детей у него трое, а я четвертая. И я тебе скажу, злой человек в семью нахлебника брать не станет. Раз взял, значит хороший. И это всегда счастье. Так что твое «бедолага» в данном случае — полная дурость.

— Ух ты! — Коля заинтересовался теперь уже Светиной историей. — Ты из детдома?! Везет! У нас на Клочковке лет десять назад все пацаны мечтали о детдоме. «Кто будет себя хорошо вести, того возьмут в детдом. Там живешь, как король, — шоколад даже иногда дают. Всякие комиссии ездят, проверяют, чистые ли у тебя простыни и нет ли вошей в волосах…» Сам я, конечно, от матери ни ногой, любит она меня шибко, но, если бы не это, точно в детстве в детдом подался бы.

— Совсем дурак, — даже немного с сочувствием констатировала Света. — Хотя кто знает, может, у вас в Харькове детдомовским и шоколад полагался. А у нас под Большой Каховкой он никому и не снился в те годы. Хлеб снился. А вот встречался ли он наяву — не помню. Видимо, да, иначе я бы тут сейчас с тобой не стояла.

— Под Большой Каховкой? — Николай оживился еще больше. — Это, стало быть, на Днепре, да? Интересно там? Красиво? Я там не был!

— А где был?

— Да нигде не был. Только в Харькове…

Света невольно рассмеялась. Николай, будто нарочно, говорил чепуху. Вообще-то она старалась держаться подальше от глупых людей. Всеобщее «Главное, чтобы человек был хороший» в Светиной семье с подачи батька заменяли на «Главное, чтобы человек был умный». Потому что умный плохим быть не сможет, он ведь все понимает и будет страдать, если что-то в нем не так хорошо, как требуется. Но глупости от Николая в некотором смысле выглядели даже забавно, и Света решила ответить.

— Красиво или нет — не помню. Но думаю, что ничего так. Там же Днепр.

На самом деле Света действительно ничего и не помнила. Ни церковного приюта, куда ее отдали новорожденной (говорили, что мать умерла родами, а отца никто из односельчан никогда не видел, вот и сдали дитя на попечение Господу), ни детского дома, куда приютские перешли по наследству после установления советской власти. На месте, где у всех нормальных людей хранились воспоминания про первые познания мира, в душе у Светы зияла темная дыра, наполненная прежде всего чувством голода и горечи от собственной беспомощности.

— Помню только, что, если еда какая-то в руки попадалась, то ее съедали поскорее, чтобы никто не забрал. И от этого казалось, что еды совсем мало. «Ам!» — и съел. Вот если бы можно было посмаковать кусочек тогда, может, и сытнее выходило бы… Как сегодня…

— Отберут? — вытаращился Коля. — А в морду дать? Или, ладно, это не про тебя, ты хилая… Ну, там, воспитателям пожаловаться?

— Воспитатели и отберут, — ответила Света, пропустив «хилую» мимо ушей. И тут же вспомнила, как долго матуся и сестры убеждали ее, уже в Высоком, не запихивать на ночь все личные вещи под матрас и верить, что дома их никто не тронет.