Город вторых душ - Рута Шейл

– Давай подумаем еще!

Викин энтузиазм пугал – Север начинал сожалеть, что рассказал ей про обещание Северьяна. Все могло пойти не так. Совсем не по плану. И тогда… Он не знал, что тогда.

Зашли в гастроном, купили сосиски в тесте и деликатесные консервы для собаки. В очереди к кассе стояли парень и девушка с лицами молодых идиотов – Север гнал от себя эти мысли, но они все равно возникали: на ней было фиолетовое платье на лямках с цветами, которые на подоле переходили в совсем уж непотребный хохломской мейд-бай-чайна узор, на нем – красная майка с надписью VANS, о которой создатели бренда Vans с их неповторимым духом Южной Калифорнии, скорее всего, даже не подозревали. Скейтбординг и парень – это дитя Абхазии – находились на разных друг от друга континентах. Она выглядела как жертва абьюза со сведенными к переносице глазами и жирными волосиками, собранными в хвост, он – как абьюзер, который подобрал ее, пьяную, в подворотне, и каждый вечер пристраивался между ее ног в ее же квартире. Черт, Севера тошнило от таких мыслей. Возле кассы она попросила ментоловый Kiss и расплакалась у парня на плече. Было мерзко. Ее слезы на его плече были мерзкими. Этим двоим нужно запретить рожать детей – таких же безмозглых, тупых и косоглазых. «Откуда в тебе это?» – испугался толерантный Север, который считал себя таковым.

Те двое вышли, присели на лавочку напротив высоких окон магазина и открыли пиво. Десять утра. Если бы их обоих не было на свете, ничего бы не изменилось. Ничего бы не изменилось.

– Идем, – позвала Вика. – Север! Идем!

Да, нужно было идти. Вот она, Черниговская – почерневшая, прибрежная, пренебрежная. По левую руку – особняки и доходные дома, по правую – река. Перешли дорогу, отыскали тенистый уголок под липами и спустили Каллиопу с поводка. Вика полезла за телефоном, долго искала его в холщовой сумке. Все это время Север думал: как похоже. Похоже на то, о чем он мечтал – липы, кофе, сосиски в тесте, собака. Семья…

– Умвельт, – сказал он, наблюдая за тем, как их собака трусцой огибает незнакомые деревья и кусты. – Так это называется. Мы видим одно и то же, но ее улица по сравнению с нашей – целый другой мир. Собака знает только собачьи вещи.[6]

– Это вроде бы трюизм, – сказала Вика. – В смысле даже ребенку понятно. Зачем придумывать термин для того, что и так все знают?

– Трюизм, – опешил Север. – Трю… Слушай, нам постоянно кажется, что все понятно и уже было. Все уже написано и сделано кем-то до нас, нет никакого смысла пытаться… Магия-шмагия. Да эти волшебники уже в печенках сидят! А потом книга про мальчика со шрамом на лбу завоевывает мир. Или вампиры. Кому вообще интересны… Да ладно, что там вампиры – мы где-то уже слышали про ВИЧ, геев и домашнее насилие. Трюизм, – произнес он растерянно. – Зачем повторять то, что уже сказано, верно? Зачем фотографировать грязь, которую мы каждый день видим, зачем смотреть спектакль про одержимого религиозного фанатика – разве мало их вокруг? Зачем опять про суицид, про школу, про избиение младенцев… Два года без вести пропадают дети, а пишет об этом какой-то Мяль в «Телеграм»-канале на сто подписчиков. Повторять – стыдно! Как дурак в эту толпу – все побежали, и я побежал. Толпа… Слово-то какое. Толпа тупа. Народ. Масса. Да хоть обкричись – никто не услышит, так?

– Не так. Релакс, ты перегибаешь, – спасовала Вика и тоже стала следить за передвижениями Каллиопы. – Знаешь, что мне это напоминает? Твоего Северьяна. Его «умвельт» невозможно постичь нашим мозгом. Я постоянно думаю про полупуть – он же и в нашей квартире, и везде, и повсюду… Вот бы научиться туда заходить. Никаких маршруток и метро. Никаких границ… Захотел в Париж, нагуглил фоточки – вот тебе и билет. Пять минут, и ты турист… Экономия – бешеная.

– А еще он видит мертвых, – ляпнул Север и тут же пожалел – лиричное настроение жены как ветром сдуло, она уставилась в телефон и будто опустила между ними невидимые жалюзи.

– Давай подумаем, – сумрачно повторила Вика. – Допустим, куделька – это действительно человек.

Она открыла «Вконтакте» и набрала слово в строке поиска людей. Фамилия! Самое элементарное предположение, которое не пришло в голову никому из них.

Куделек оказалось не так много – ровно на два свайпа вниз, а когда Вика отсортировала их по месту жительства, осталось и того меньше – совсем никого.

– Да ладно, – огорчилась она и открыла «Инстаграм».

Функции поиска по городу здесь не было, но улов и так вышел небогат: несколько младших школьниц, милые девушки, отель в Свердловской области и магазин самодельных игрушек – Вика зашла туда из любопытства и длинно выдохнула:

– Двадцать косарей за штуку, совсем охренели!

Север без любопытства глянул на экран – действительно ничего особенного, просто жутковатые зайчики и совы с человечьими лицами. Тела с круглыми животиками тоже напоминали людские, но при этом были обшиты мехом и имели звериные конечности – в сочетании с фарфоровыми головами, позаимствованными у других, более старых кукол, выглядели они плачевно. Не из-за отсутствия у рукодельницы мастерства – совсем напротив: жалко их было, обнять бы да приласкать. Но двадцать тысяч за игрушку размером с ладонь?

– Не тем мы в жизни заняты, – пошутил Север, а Вика уже шерстила «Фейсбук», и именно там обнаружилось нечто, отдаленно похожее на искомое.

– Центр детского творчества. Нижний Новгород. Это оно, – прошептала Вика, лихорадочно нажимая пальцем на ссылку, но палец был влажен, и ссылка не поддавалась.

– Давай я.

– Давай, – согласилась Вика, и он забрал телефон.

– «Куделька», студия рукоделия для детей и родителей. Молодежный проспект… Это Автозаводский район.

– Надо ехать, – решительно сказала Вика. – Где Каллиопа?

Север посмотрел по сторонам. Свистнул собаку, но собаки нигде не было.

Нянька Руся жила от нас через стену и была никакая не нянька, но она сидела дома, не работала, поэтому детей из нашей коммуналки оставляли с ней, только Алисе повезло: она уже пошла в детский сад и не знала, что такое оставаться дома с нянькой Русей.

Нянька Руся огромная, как гора, и каждая рука такая же огромная, как гора. И есть у няньки Руси любовь – она смотрит сериалы. Когда нянька Руся смотрит сериал, пьет из бутылки. Мы с Игорьком всегда в одной и той же комнате, ему еще нет года, он постоянно плачет – мешает няньке Русе смотреть сериал.

Тогда она приходит и достает его из кроватки за ручки, а потом бросает обратно и дает ему пощечины. Игорек орет еще громче, нянька Руся набивает кроватку подушками, чтобы не слышать, что под ними Игорек, и накрывает их сверху одеялом, а сама садится смотреть телевизор.

Мне уже полтора года, и я прячусь от няньки Руси за шторой. Я тоже плачу, но не как Игорек, а тихо, чтобы она не услышала. У меня болит живот, я не могу больше терпеть и не могу бежать к горшку, он стоит возле правой ноги няньки Руси. А нянька Руся сидит в страшном кресле, пульт в руке баюкает. Вот-вот учует запах говна. Запах ползет, кресло скрипит, нянька Руся визжит громче телевизора: «Свиняра!» За ноги меня – и в ванну. Трясет, трясет, так что я выпадаю из колготок, а потом ими же по спине, говно во все стороны, а она выходит, закрывает дверь и выключает свет. Идет, ложится спать. Игорек мешает няньке Русе спать, плачет. Нянька в рот ему пробку и об тумбочку головой. И в кроватку. И сама в кроватку. Тишина.