Город вторых душ - Рута Шейл

Вот и сейчас – зачем он сказал «Макс»? Будто хотел подлизаться.

Очередной тебе умвельт: пока один набирает мелочь на проезд в маршрутке, второй где-то там продирает светлы очи и тело сановнее на сиденье производства Илона Маска грузит. Одного жена бросает, а второй закрывает дверь спальни за спиной администратора своего же бара – и зайка, и лужайка. Но где, черт побери, эта собака? В какие края уходят пропавшие собаки и дети?

И как ему туда попасть.

* * *

Это край. Вот дома и жмутся к нему, даже если стоят на центральной улице, и за их горбатыми спинами распрямляются плечи новых: моя хата с краю, ничего не знаю, жили-жили, да и померли, а тут уже развязка в пять полос, метро, ТЦ, бутики. Ночью покажется, что в том месте, где притаились заброшки, корявые, как деревья без листьев, – пустота, кусты сирени, а за кустами – ничего, темень, провал во времени, нужный, чтобы шагнуть туда и вышагнуть лет в сорок тому назад, упереться ладонями в еще живую стену, а над головой, из приоткрытой в душное лето форточки – запах вишневого компота… Но они тут: и на Горького, и на Студеной, а больше всего – на Белинского: ни конца, ни края заколоченным окнам и подъездам, замусоренным доверху, и наполовину ушедшим в землю подвалам. Здесь можно ногтями наскрести себе со стен немного времени. Время вопьется под ногти лузгой эмалевой краски, растрясется пылью по карманам – и будто не было. Только падают и падают в тишину хруст стекла под ногами, щелчки неработающего выключателя, собственное дыхание…

Край, с которого не спрыгнуть, пока не найдут в подвале тело замученной и убитой девочки с лисьими глазами, а до нее – мертвую кошку и втоптанные в грязь хризантемы. Станут вспоминать – лет тридцать как всех расселили, а теперь ходит тут столько всяких, что лиц не упомнишь, а чего ходят? По краю ж ходят. Вот и пришли…

Дом купца Степанова, комфорт среднего класса, год – 1917-й. Особняк – балкон на деревянных столбиках-подпорках, каменный фундамент, оконная створка, повисшая на одной петле, будто недовырванный зуб. По театрам хаживали, до цыган езживали, Покровскую с похмелья шагами меривали и довольно – домой, домой, дома и стены помогают, особливо ежели держаться особняком: и вот тащит, тащит по ступеням свою подагру поближе к раскаленному печному боку…

Впрочем, кому-то вполне достаточно яблока на краю стола, а кому-то – сказать: «от кого пришло, к тому и ушло», и уйти, не оглядываясь, чтоб невзначай не зацепило, вдруг порча, тьфу-тьфу-тьфу, свят-свят-свят.

В двух днях пути от края девочка с глазами лисички процитировала современную поэтессу: «Дети уходят из города. В марте. Сотнями. Ни одного сбежавшего не нашли».

Так послушай меня, девочка, послушай: давным-давно город Хамельн епархии Минденер наводнили крысы. Жирные черные твари шныряли по домам и улицам, таскали еду с обеденных столов и кусали спящих в люльках младенцев. Не спасали ни ловушки, ни разбросанная повсюду отрава, даже собаки и кошки в ужасе прятались от захватившей власть крысиной армии.

Испуганный бургомистр назначил над крысами суд и зачитал приговор: той же ночью крысы должны покинуть город под страхом смертной казни. Но крысы не спешили уходить. Наутро горожане узнали, что обнаглевшие грызуны сожрали судейскую мантию и сам документ, написанный на телячьей коже. Крыс становилось все больше, зерна в амбарах – все меньше. Начинался голод.

Тогда бургомистр пообещал награду в несколько сотен гульденов тому, кто избавит славный Хамельн от напасти.

На площадь перед ратушей вышел молодой дьявол в пестрых лохмотьях. Он взял с горожан клятву, что те выплатят нужную сумму, и каждый поклялся самым ценным, что у него есть. Дьявол достал из кармана волшебную флейту и заиграл. Был в этой музыке хруст чесночного сухарика. И шкворчание масла на раскаленной сковороде. Звук, с каким вылетает пробка из бутылки ледяного яблочного сидра. Вечно голодные крысы, приплясывая, потянулись на площадь. Как только они заполонили хамельнские мостовые, дьявол, не переставая играть, повел крысиные полчища к городским воротам, дальше и дальше – вниз по Бунгелозенштрассе к Нойе Марктштрассе, мимо греческого ресторана «Амброзия» и рюмочной «Меренге Мо». И хамельнской энотеки. И бутика H&M. Тату-салона, лаунжа «Классик», пиццерии… В том месте, где воды реки Везер отражают стриженые лужайки и красные черепичные крыши домов, дьявол ступил в лодку и поплыл. Крысы бросились в воду. Они переполнили собою реку Везер так, что та вышла из берегов – и утонули.

– Где мое золото? – спросил дьявол, появившись в ратуше в разгар пиршества, затеянного бургомистром.

– А что, собственно, такого особенного ты сделал? – удивился бургомистр, и горожане поддержали его одобрительными выкриками. – Попиликал на дудке! Разве это работа? Еще бы книгу написал. Вот, держи.

И бургомистр протянул ему несколько медяков.

– По труду и зарплата!

Больше ничего не сказал ему дьявол. Развернулся и вышел. Ни в тот день его больше не видели, ни на следующий, и думать уже забыли о странном шпильмане. Дьявол вернулся на летнее солнцестояние, в день святых Иоанна и Павла лета господнего года 1284-го, чтобы сыграть на флейте снова.

Слаймы и спиннеры, сотни подписчиков на канале, Искорка, Эплджек и Радуга Дэш, настоящие шары LOL, айфон последней модели – можно! Можно! Можно!

И побежали за ним дети, позабыв велосипеды, самокаты и мешки с мусором, которые им поручили выбросить. С влажными монетками на хлеб, зажатыми в ладонях. С детских площадок, из-под присмотра нянек и бабок, от вечно занятых матерей, пьяных отцов и включенных телевизоров бежали они за дьяволом. Мимо кафе-мороженого на улице Бломберг, красного кирпичного здания начальной школы на Папенштрассе и чопорного серого – старшей, на Лангер Валль. Бежали они ровным счетом в сто тридцать человек к реке Везер, и ничто не могло их остановить.

«Сто лет назад пропали наши дети», – такая запись осталась в хронике города Хамельна епархии Минденер.

* * *

– А у меня сегодня собака пропала, – неожиданно для себя признался Север.

– Обидно, – сказал Мага. Он страдал от жары и был немногословней обычного. – Может, еще найдется.

Странная у них была компания – в своих белоснежных брюках и такой же майке загорелый темноволосый Мага напоминал выходца из индейской резервации. Относительно себя Север надежд не питал – он напоминал того, кем был на самом деле: безработного начинающего алкоголика.

– Как ты думаешь, почему детские сады всегда выглядят как колонии для малолетних преступников? – спросил Мага и красноречиво огляделся по сторонам. – Вот что это, например, такое, а?

– Ну, лошадь.

– Это, по-твоему, лошадь?

Он скривился, изображая нарисованную на веранде мультяшную пони – получилось похоже. Север не выдержал и рассмеялся.

На всей территории детского сада не нашлось ни единого тенистого уголка. В поисках прохлады оба зашли под навес веранды и уселись на неудобную деревянную скамью. Мага сделал глоток «Эвиана» и протянул бутылку Северу. Он отказался.