Хаски и его Учитель Белый Кот, Том II - Жоубао Бучи Жоу

ты тайно любишь, однажды узнает об этом, ты сможешь сбросить груз с сердца и почувствовать облегчение, но в случае Чу Ваньнина все было совсем иначе.

Ему тридцать два года, и он давно привык к одиночеству.

Совсем еще юные Мо Жань и Ши Мэй переживали лучшие годы жизни, время надежд и стремлений, а Чу Ваньнин давно уже миновал пору цветения. Ему уже за тридцать, поздно начинать отношения. То, что он чувствовал, несомненно было самой большой любовью его жизни, но он понимал, что эти отношения не могут закончиться ничем, кроме сокрушительного провала и новых душевных ран[175.3].

Чу Ваньнин снова завязал мешочек, несколько раз прошел туда-сюда по комнате, и, в конце концов, остановился перед бронзовым зеркалом.

Он поднял веки и посмотрел на свое отражение. Зеркалом давно не пользовались, его покрывал толстый серый слой пыли, сквозь который с трудом можно было разглядеть лишь мутный силуэт. Подняв руку, он протер зеркало, и под слоем пыли обнаружилось отражение далекого от идеала лица.

Царапина в углу беспристрастного бронзового зеркала пришлась прямо на уголок его глаза. Чу Ваньнин моргнул, разглядывая себя.

— Такой некрасивый, — он посмотрел на человека в отражении и вдруг почувствовал злость и досаду. — Как я мог... вырасти таким?..

Чу Ваньнин знал, что Мо Жаню нравятся красивые, нежные, изящные и деликатные юноши.

Он не подходил ни по одному пункту.

Хоть у него и не было морщин, ничто не могло скрыть тяжесть прожитых лет, что легла на его плечи. Чу Ваньнин уже не молод, сердцу его не хватает юношеского пыла и безрассудной храбрости, чтобы признаться в любви молодому человеку, который, помимо всего прочего, был его собственным учеником.

Если это выйдет наружу, он себе-то в глаза смотреть не сможет, не говоря уже о Мо Жане и людях с Пика Сышэн.

К тому же, за те пять лет, что он провел между жизнью и смертью, Ши Минцзин изо дня в день становился только краше. Вспомнить хотя бы эти прекрасные глаза: даже когда этот очаровательный юноша не улыбался, они манили сладостью сочных персиков… А теперь давайте взглянем на человека в зеркале: в его глазах нет ничего, кроме уродливого высокомерия и гордыни.

Если сравнивать их двоих, даже круглый дурак не выбрал бы его.

Чу Ваньнин снова взглянул в тусклое бронзовое зеркало и подумал, что если бы время повернуло вспять и этот уродливый человек в отражении встретил бы и полюбил кого-то в двадцать с небольшим, то, возможно, он и нашел бы в себе смелость безрассудно признаться в своих чувствах, даже если в итоге получит лишь неминуемый отказ и разбитое сердце.

Но сейчас Чу Ваньнин уже пару лет как перешагнул тридцатилетний рубеж. Он уже не юн, все, что ему осталось — стыд и страх, скрытая за язвительностью вечная бдительность и страшное лицо, при виде которого рыдают даже младенцы.

Мо Жань — молодой герой в самом расцвете сил, Ши Мэй — несравненный красавец, а он — просто уродливый старик, боявшийся чего-то пожелать или попросить, и мечтавший прямо сейчас провалиться сквозь землю.

Чу Ваньнин только хотел оставаться в своем безопасном коконе и не смел мечтать о взаимности. Ему было достаточно тайно и безответно любить, оставаясь в глазах Мо Жаня достойным человеком и хорошим учителем.

Он чувствовал, что может довольствоваться этим.

Этого более чем достаточно.

В этот момент сзади раздалось:

— Ой.

Чу Ваньнин не оглянулся. В отражении он видел, что в дом вошел Мо Жань с деревянной бадьей в руках.

Никто из них не спешил заговорить первым. В грязном зеркале Чу Ваньнин смог разглядеть только внушительную фигуру юноши, но не выражение его лица и скрытые за черными глазами тайные мысли.

Хотя он изо всех сил старался сохранять спокойствие и сотни раз убеждал себя не терять выдержку, сердце его тут же сорвалось в сумасшедший бег. Чу Ваньнин не хотел, чтобы Мо Жань заметил его смущение, поэтому быстро распустил свой высокий хвост и, прихватив губами ленту, склонил голову и сделал вид, что завязывает волосы перед зеркалом.

Он подумал, что поступил очень умно — если у него во рту лента, то, естественно, он не может разговаривать, так что...

Но вдруг чужая рука коснулась его уха. Чу Ваньнин содрогнулся всем телом. Хотя он пытался сдержаться, но все равно не смог подавить нервную дрожь.

Мало того, что он не привык, чтобы к нему прикасались, так еще и человеком, который так нагло потер мочку его уха, оказался Мо Жань. Грубые пальцы лишь слегка прошлись по нежной коже, а его спина тут же предательски онемела.

Чу Ваньнин упрямо не стал поднимать голову, ведь он был почти уверен в том, что если сделает это, то даже в тусклом и грязном бронзовом зеркале будет видно, как сильно он покраснел. Поэтому, пытаясь успокоиться, он только еще сильнее вцепился зубами в ленту и пробубнил:

— Ты закончил со стиркой?

— Да, — голос был низким и немного хриплым.

Чу Ваньнин чувствовал, что Мо Жань оказался как-то уж слишком близко. Его самого знобило, но горячее дыхание мужчины было сильнее ночного холода. У него закружилась голова, мысли стали медленными и тягучими, но он не смел повернуться.

Рука Мо Жаня скользнула по его распущенным волосам и замерла.

— Учитель, я просто хотел… — застенчиво начал он.

— ...

Что он мог сказать?

Чу Ваньнин только сильнее прикусил ленту для волос и опустил глаза. Сердце пропустило удар.

Вопрос был сложным и деликатным, так что Мо Жань, помявшись, решил отступиться от этой скользкой темы.

— Нет, ничего. Не поздно собирать волосы?

Чу Ваньнин не смог ответить. Сейчас он слишком остро ощущал жар тела позади себя.

Слишком горячо.

— Вы куда-то собираетесь?

— Нет, — ответил Чу Ваньнин, — просто выйду во двор, помою посуду.

— Я могу помочь?

— У меня есть руки и ноги, я справлюсь сам, — отрезал Чу Ваньнин.

Мо Жань у него за спиной улыбнулся. Осторожно подбирая слова, он с улыбкой попытался настоять на своем:

— Конечно, у Учителя есть руки и ноги, но в бытовых делах он бывает довольно неуклюж. Боюсь, как бы не пришлось нам платить за разбитую посуду.

От подобной наглости Чу Ваньнин лишился дара речи.

Увидев, что он молчит, Мо