Кровь в моих жилах - Татьяна Лаас

нем я вам пока поведать не могу. — Смотрел при этом пристав на баюшу. Он же не подозревает её в том, что она баюн? Она же молчала при нем. Точно молчала.

— С ожерельем, Александр Еремеевич, какая штука… — Светлана замерла, подбирая слова — сейчас о своем ожерелье, точнее о его краже, проболтаться нельзя. Да и не её ожерелье у убитой — у неё только тринадцать жемчужин было, когда как у предполагаемой княжны не меньше двадцати шести Громов должен был начитать. Этот обычай пришел из Великобритании и немного трансформировался на русской земле. Прижимистая королева Виктория дарила своей племяннице по одной жемчужине на день рождения, российские императоры же были куда как богаче: своим дочерям они дарили по жемчужине на день рождения и на именины.

— Слушаю вас, Светлана Алексеевна, — чуть подтолкнул её Громов.

Светлана сухо сказала:

— О бриттском обычае многие знали. Одно время было очень популярно дарить своим дочерям жемчуга, а кто попроще — полудрагоценные камни, — на дни рождения, как княжнам. Даже мой отец, который всегда ласково меня называл «моя царевна», так поступал. Он был инженером на заводе «Руссо-Балта» и покупать каждый год жемчужины, как императрица, не мог — мама разобрала свое ожерелье для этого. Каждый день рождения я получала жемчужину, как великая княжна. Потом эта мода пошла на спад — когда в газетах разразился скандал: кто-то из репортеров узнал настоящие траты «экономной» Катьки на жемчуга. Оказалось, что покупать каждый год жемчужины, подбирая их по размеру, цвету и блеску куда как дороже, чем сразу купить готовое. Мнимая экономия императрицы тогда сильно ударила по её репутации. Мода на подарки, как у княжон, сразу пошла на спад. Но я все же получала каждый год свою жемчужину, до самой «Катькиной истерики». Поверьте, таких недособранных ожерелий в России много. Это не гарантия того, что обнаруженная убитая — Елизавета.

— Есть и второе доказательство, Светлана Алексеевна. На одно ожерелье я бы не стал ориентироваться, но второе доказательство его подкрепило.

— Хорошо, как скажете. Буду ждать, когда вы сможете и о нем поведать. — Она задержала взгляд на баюше, понимая, что сама не лучше Громова — утаивает от него правду о Китти, а ведь та видела берендея. Она главная свидетельница, о которой Светлана не может рассказать приставу по ровно той же причине, что и у него — это не её секрет, что Китти — баюша. Понять бы еще, как Громову солгать, рассказывая то, что видела баюша. Молчать о таком Светлана не будет.

— Расскажу, конечно, расскажу, Светлана Алексеевна. — Громов тоже посмотрел на баюшу: — вы Китти в Волчанск с собой возьмете? Ей надо обрабатывать раны дважды в день — госпожа Ерш дала какую-то болтушку. Я сегодня утром уже обработал.

Баюша мурлыкнула и благодарно стукнула его своей лобастой головой в грудь.

— Я, конечно, возьму её с собой.

Баюша повернулась к Светлане и отрицательно качнула головой.

Громов этого не заметил.

Светлана осторожно спросила, обращаясь к приставу, но ожидая ответа от баюши:

— Или вы можете забрать Китти к себе?

Он почесал баюшу, явно недовольную своим именем, за ушком:

— Я бы взял, мне несложно, но у меня двери казенной квартиры не закрываются. Боюсь, Китти может уйти и потеряться.

Китти оскорбилась и цапнула его за случайно подставленный палец. Светлана предложила:

— Я с княжичем обсужу этот вопрос. Если будет невместно взять Китти с собой… — За «Китти» вновь пострадал Громов — его снова укусили за палец, еще и лапой оцарапали ладонь. — … то я завезу её вам. Она ослаблена и не будет сбегать.

Баюша тут же перестала царапать всеми лапами Громова и обмякла, всем своим видом подтверждая слова Светланы.

— Хорошо, я предупрежу парней в участке. Если меня не будет, то они сами занесут Китти ко мне в казенку.

Он посмотрел на наручные часы, которые, между прочим, только военные и любили, осторожно освободился от когтей баюши и, встав, отнес её на кровать в комнату, говоря на ходу:

— Простите, Светлана Алексеевна, я засиделся у вас — у вас хорошо, но служба не ждет. Спасибо за завтрак и хорошую компанию.

— Вам спасибо… — растерянно проводила его Светлана.

Умиравшая на кровати в окружении роз баюша, стоило двери за Громовым закрыться, умирание отменила. Она села, обвила хвостом лапы и уставилась на Светлану:

— Поговорим?

— Поговорим, — согласилась та. Давно была пора поговорить с ней — если бы не снотворное Богдана Семеновича, то о берендее они бы с Громовым узнали гораздо раньше.

Пока Светлана собиралась с мыслями, баюша сама начала докладывать все четко и ясно:

— Я не Китти. Ты моя хозяйка. Называй меня как хочешь.

Светлана все правильно поняла — баюша ей не доверяет, и истинное имя ей не скажет. Впрочем, для баюши так безопаснее. Тут она права.

— Я местный баюн. Убитую никогда не видела. Ей не служила. Я почувствовала неправильность в мире и пришла на поляну. Берендея, убившего девушку, видела. Опознать смогу. Только в медвежьем виде.

Светлана вспомнила, как та принюхивалась к княжичу:

— Ты уже встречалась с Михаилом Константиновичем? Он не мог быть тем… Берендеем? — Вот она это и сказала, мелочно подозревая коллегу по службе в язычничестве и убийстве.

— Его запах мне почему-то знаком. Только медведь и человек пахнут по-разному. Будет медведем — я его узнаю. В Волчанск я не еду — я должна найти берендея. Никто не имеет права проливать невинную кровь в моих владениях. — Это была самая длинная фраза, которую баюша сказала. Говорить она предпочитала короткими, рубленными фразами. — Буду жить у пристава. Не волнуйся за меня. Я здорова благодаря твоей крови.

Она встала на лапы и отряхнулась, скидывая с себя болезненный вид — даже шерсть на побритом боку снова появилась.

— Видишь? Я благодарна тебе за кровь и спасение. Я отслужу. Но найти убийцу важно сейчас. Следы исчезнут.

«Еще один Громов!» — машинально подумала Светлана.

Баюша продолжила её поучать:

— Со своим княжичем будь осторожна. Его запах мне знаком. Я выясню, почему это так. С убитой вы непохожи. Тут Громов неправ. Кровь у вас разная. Это не твоя сестра. — И без какого-либо перехода баюша огорошила Светлану: — Громов ночью своровал твои ботинки.

Светлана резко развернулась к двери, где на обувной полке, рядом с галошами стояли её