Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

Вообще-то он всегда был из-за них обеспокоен.

Несчастная Маргарита Анжуйская неотступно следо­вала за ним, выпрашивая у него помощь людьми и день­гами. Наконец, в один прекрасный день он согласился предоставить ей двадцать тысяч ливров, но при условии, что, если ей удастся взойти на трон, она уступит Фран­ции Кале.

Возможно, Шекспир был осведомлен об этом дого­воре, когда он сочинял своего «Венецианского купца».

Правда, в это же самое время Людовик XI позаимство­вал у Бретани еще шестьдесят тысяч ливров для наслед­ницы Ланкастеров.

Однако, если бы Уорик выразил по этому поводу недо­вольство, у Людовика XI были наготове два объяснения.

Прежде всего, он племянник Маргариты Анжуйской и потому не имеет никаких разумных оснований отказать ей в подаянии. Двадцать тысяч ливров! Да что такое два­дцать тысяч ливров?! А кроме того, эти двадцать тысяч ливров он даже не подарил ей, а дал взаймы, да еще под проценты.

Ну, а шестьдесят тысяч ливров из Бретани к нему вообще никакого отношения не имеют. Это деньги гер­цога, и король никак не мог помешать ему делать со своими деньгами все что угодно.

Что же касается помощи людьми, которую требовала у него Маргарита, то это совсем другое дело: Людовик не дал ей ни одного солдата; если же она сама наберет вой­ско, тем лучше для нее! Он отправил ее попытать счастья в Нормандии, губернатором которой им был назначен г-н де Шароле, возможно, в предвидении подобного раз­вития событий. Уверенный в дружбе кузена, он ничуть не беспокоится о том, что происходит в его губернатор­стве; если же однажды Карл вспомнит, что, будучи Лан­кастером по матери, он должен, дабы вернуть Алой Розе ее яркие краски, оросить ее нормандской кровью, — что ж, Людовик отделается тогда тем, что выразит неодобре­ние кузену.

Несомненно, Уорик понимал, что у него нет никаких оснований предъявлять упреки королю Франции, ибо, выйдя в море со своим флотом, причем флотом превос­ходным, он довольствовался тем, что плыл вдоль побере­жья Нормандии и Пуату; правда, вдоль этого побережья, сплошь ощетинившегося артиллерией счетовода Жана Бюро, маневрировала армия, двигаясь по морскому берегу и не теряя из виду английские корабли.

В итоге Уорик, рассудив, что во Франции его ничего хорошего не ждет, высадил войска в Бретани, неподалеку от Бреста.

Людовик XI был в восторге: это должно было поссо­рить бретонцев с англичанами. Казалось, кто-то подска­зал Уорику место для высадки, ибо невозможно было выбрать его лучше.

Но внезапно король словно потерял голову, настолько вся его политика стала запутанной.

Он освободил Дофине от ограничений на охоту.

Он освободил Тулузу, наполовину сгоревшую, от пода­тей на сто лет вперед.

Он отдал графу де Фуа стоивший ему стольких хлопот Руссильон.

Наконец, Сфорце, изгнавшему из Италии Анжуйский дом и отказавшему Орлеанскому дому в праве на достоя­ние Валентины Висконти, этому тирану и узурпатору, он отдал Геную и Савону, разрешив ему, вдобавок, выкупить Асти у старого герцога Орлеанского, которого самого только что выкупил герцог Бургундский.

С какой целью все это было сделано? Погодите, сей­час узнаете.

Людовик XI чрезвычайно дорожил Руссильоном и чрезвычайно дорожил Асти, но еще большее значение он придавал городам на Сомме и намеревался так или иначе забрать их у Филиппа Доброго. Прежде всего ему нужна была Франция — Франция единая, однородная, фран­цузская.

Он был твердо уверен, что рано или поздно заберет Руссильон у графа де Фуа, который тем временем будет беречь эту землю.

Он полагал, что, возможно, ему удастся отобрать Геную, Савону и Асти у Сфорцы, который, ведя жизнь разбойника, в любую минуту мог быть убит в бою, зако­лот или отравлен.

Но, если граф де Фуа и герцог Миланский станут его друзьями, один из них одолжит ему своих превосходных баскских пехотинцев, а другой — своих великолепных ломбардских конников. У него будет пехота и конница, небольшая армия, которой он сможет без сожалений пожертвовать: баски и ломбардцы отчасти были его вра­гами. И, когда убивали басков и ломбардцев, не убивали его добрых крестьян, которые обрабатывали несчастную французскую землю, так долго остававшуюся под зале­жью в годы царствования Карла VII.

Вот так! И теперь, когда в распоряжении Людовика XI были баскские пехотинцы и ломбардские конники, что же он намеревался делать в отношении старого герцога Бургундского, за которого он в свое время приказал молиться членам своего совета, профессорам универси­тета и духовенству Парижской епархии?

Французские молитвы не пошли на пользу доброму герцогу, и он тяжело заболел. Чтобы ухаживать за боль­ным, герцогиня покинула монастырь бегинок, а граф де Шароле примчался из своего губернаторства.

Людовик XI тоже готов был поспешить к больному; никто не потерял бы больше, чем он, в случае смерти герцога: он потерял бы свои города на Сомме! Пока ста­рый герцог был жив, у короля оставалась надежда вер­нуться в эти злосчастные города, которые вместе с Кале не давали ему спокойно спать; если же герцог умрет, от графа де Шароле никаких уступок ждать не приходилось: судя по его высказываниям, в отношении этих городов он был настроен крайне жестко.

Три города висели на той истершейся нити, которая называлась жизнью старика.

Семья Круа принялась за дело. За исключением сира де Шиме, все в ней стояли на стороне короля Франции. Они уговорили герцога, что в его интересах позволить Людовику XI вернуть себе Сомму.

Старый герцог не поверил в это, но уступил: ему хоте­лось, подобно Людовику XIV, умереть спокойно. Он под­писал договор уступки, а точнее переуступки, назначив цену в размере четырехсот тысяч экю; у него была надежда, что Людовик XI не сможет выплатить их.

Королю была предоставлена лишь четырехмесячная отсрочка для осуществления этого платежа: его следо­вало произвести в два срока: 12 сентября и 8 октября.

Двенадцатого сентября прибыли первые двести тысяч экю, 8 октября — остальные двести тысяч.

Все это происходило в присутствии представителей семьи Круа.

— Круа, Круа, — промолвил герцог, с печалью отсылая эти деньги в свою сокровищницу. — Круа, Круа, нельзя служить двум господам сразу!

Это было произнесено голосом более горестным, чем восклицание Августа: «Вар, верни мне мои легионы!»

Кстати, во всех совершаемых им сделках король тре­бовал предоставить ему заложников; у него не было соб­ственных сыновей, но он заменял их сыновьями других. Пародируя слова Христа, он говорил, подобно кроткому Иисусу: «Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне!»[6] Затем, когда дети приходили, он не позволял им вернуться домой. Таким образом ему удалось запо­лучить наследника рода Альбре, детей герцога Алансонского, малолетнего