Карл Смелый. Жанна д’Арк - Александр Дюма

Король был не прочь лично наблюдать за этим вре­менным пристанищем англичан.

По сходной причине король отнял у бастарда Орлеан­ского должность губернатора Нормандии, а у Даммар- тена — должность губернатора Пуату.

Король-таможенник не желал, чтобы на его морских рубежах занимались политической контрабандой.

К тому же для Людовика XI чрезвычайно важно было ясно видеть оттуда побережье Англии. Белая Роза только что взяла верх над Алой Розой, Йорки восторжествовали над Ланкастерами. Лучшее средство сделать популярным нового английского короля состояло в том, чтобы произ­вести высадку во Франции: юный Эдуард и делатель королей Уорик могли им воспользоваться; добрый герцог издавна был другом англичан, а другом короля Франции стал только вчера, и потому самое большее, на что можно было надеяться в отношении него, это то, что он оста­нется нейтральным. И правда, узнав о смерти короля Карла VII, англичане первым делом направили послание герцогу Бургундскому; однако Людовик XI, предупре­жденный об этом, послал одного из своих приближен­ных, Жана де Рейака, который перехватил гонца и забрал письмо.

Для доброго герцога это стало первым предупрежде­нием, что в лице племянника ему предстоит иметь дело с человеком, который будет чрезвычайно печься о соб­ственных делах.

Он получил второе предупреждение, когда новый ко­роль, видя те грандиозные приготовления, какие пред­принимает герцог, чтобы сопровождать его в Реймс, где должна была состояться коронация, сказал г-ну де Круа:

— Зачем дядя хочет взять с собой так много людей? Разве я не король и разве дороги не стали теперь более безопасными по сравнению с теми временами, когда бедная Орлеанская дева делала для моего отца то, что герцог делает сейчас для меня?

И действительно, ничто не преграждало ему путь, кроме старых придворных и новых льстецов. Каждый город, каждое село, каждая деревня направили навстречу ему свою депутацию и своего оратора; но, менее покла­дистый, чем правивший позднее Генрих IV, утвержда­вший, что волосы у него поседели от речей ораторов, Людовик XI, едва завидев вдали очередную депутацию, передавал ей приказ не приближаться, а если его засти­гали врасплох, он со свойственным лишь ему тоном обращался к оратору:

— Будьте кратки!

Зачастую он даже поворачивался спиной к краснобаю и его спутникам. Никогда еще никто не видел манер, столь мало напоминавших королевские.

Тем не менее были и такие ораторы, которых король выслушивал от начала до конца. Почему? Никто об этом ничего не знает. Одним из них был епископ Лизьё, по имени Тома Базен, весьма недоброжелательный по отно­шению к Людовику XI, написавший хронику Амельгарда; он прочел молодому королю длинное поучение по поводу необходимости сократить налоги, и король не только терпеливо его выслушал, но и весьма настоятельно попросил изложить эту прекрасные рассуждения на бумаге, чтобы обдумать их на досуге. В итоге этого обду­мывания епископ-экономист вынужден был оставить службу в своей епархии.

Так, выслушивая нудные речи и поворачиваясь спиной к краснобаям, он прибыл в Реймс. Любой, кто был там и не знал короля Франции, мог бы поклясться, что коро­новаться намереваются добрый герцог и его сын граф де Шароле. Они были облачены в великолепные одежды, ехали на рослых лошадях, покрытых бархатом, и возвы­шались над толпой. Смиренный, бедный и тщедушный, наряженный куда хуже, чем лошади герцога, король ехал хоть и впереди, но как слуга, который едет впереди сво­его господина. В кортеже находились все бургундские сеньоры: граф Неверский, граф Этампский, сеньор Равенштейнский; французских сеньоров почти не было вовсе. Позади бургундских сеньоров шли лошади и мулы с серебряными колокольчиками на шее, груженные поклажей и покрытые бархатными попонами с герцог­ским гербом; двести сорок роскошных повозок под гер­цогскими знаменами везли золотую посуду, столовое серебро, деньги и даже бонское вино, которое должны были выпить на праздничном пиру; за ними следовали фландрские быки и арденнские бараны, которых на этом же пиру должны были съесть.

Можно было подумать, будто добрый герцог, напра­вившись во Францию, полагал, что ему предстоит совер­шить переход через пустыню, и соответствующим обра­зом запасся провизией.

В итоге вся эта помпезность подобала скорее ярмарке, чем коронации.

Что же касается короля, то его совершенно не забо­тила материальная сторона празднества; казалось, его занимает одно лишь небо, с которого он не сводил взора, беспрерывно осеняя себя крестным знамением; он молился днем, молился ночью, молился в церквах, а на привалах молился перед своей шапкой, положенной на стол. Начиная с того времени эта шапка стала служить чем-то вроде раки, несшей на себе три или четыре иконки Богоматери, которые особо чтились им.

В полночь накануне коронации он находился в церкви, причащаясь, молясь, слушая заутреню и дожидаясь свя­щенного сосуда с миром, который должны были прине­сти из аббатства святого Ремигия. Как только ему дали знать, что священный сосуд прибыл, король поспешил к дверям и на коленях, со сложенными ладонями, принял его, поклоняясь елею, поклоняясь стекляннице, покло­няясь всей этой драгоценной реликвии!

Среди ритуалов коронации был обряд, заключавшийся в том, что короля полностью раздевали и, в наряде Адама до грехопадения, ставили перед алтарем; обряд этот, по понятным причинам, вышел из употребления.

Людовик XI восстановил обряд во всей его строгости; со стороны короля это было проявлением величайшего смирения, ибо, весьма уродливый даже в одеждах, он ничего не выигрывал, оказавшись на виду у всех разде­тым.

Стоя между двумя занавесями, пэры-прелаты и пэры- князья сняли с него одежды, и из-за драпировок вне­запно показался тощий человек с кожей землистого цвета: он на коленях бросился к алтарю и дал архиепи­скопу возможность помазать ему елеем лоб, глаз, губы, сгибы рук, крестец и пупок.

Тем не менее Людовик опасался, что церемония не доведена до конца.

— Всюду ли меня помазали? — спросил он.

Стоило огромного труда убедить его, что все сделано правильно.

После этого он позволил снова облачить его в одежды; пэры надели на него все от рубашки до мантии и усадили его на трон, возвышавшийся на двадцать семь футов.

Затем первый пэр, герцог Бургундский, стоявший ближе всех к нему, взял корону, поднял ее над головой короля и прочно возложил ему на голову, воскликнув при этом:

— Да здравствует король! Монжуа! Сен-Дени!

Вслед за тем он подвел короля к дискосу со Святыми Дарами, указывая ему, когда следует снять корону, когда вновь надеть ее, когда подняться к алтарю, когда спу­ститься вниз; затем, когда церемония завершилась,

Людовик преклонил колени перед герцогом: чтобы воз­водить в рыцарское достоинство других, он должен был прежде стать рыцарем сам. Герцог ударил его по спине плоской стороной