Сын - Алехандро Паломас

гримасой склонил голову набок.

— А-а.

Только это и сказал.

Я сделала глубокий вдох. По идее передо мной сидел тот же Мануэль, который по четвергам заходил сюда за Гилье, — неразговорчивый, сдержанный мужчина, но сегодня его окружала какая-то новая аура. В его внутреннем мире произошла какая-то перемена.

— Думаю, я знаю, что происходит с Гилье, — сказала я наконец, глядя ему в глаза.

Он снова выгнул бровь. И спросил:

— Думаете? — И уперся локтями в стол.

— Да, думаю, что знаю.

Несколько секунд он смотрел мне в глаза, не мигая. А потом покачал головой.

— Ну так расскажите, что думаете, — буркнул со скучающим видом.

Сглотнув слюну, я продолжила:

— Гилье так скучает по маме, что у него появился страх, что она не вернется. — Мануэль Антунес даже бровью не повел. Даже не пошевелился. — Именно по этой причине, сеньор Антунес, ваш сын цепляется за волшебство. Именно с этой целью он хочет стать Мэри Поппинс — чтобы внушить себе, что она… что ваша жена вернется.

Он опустил глаза. Закашлялся.

— Сеньор Антунес, Гилье тяжело переживает эту… разлуку, — сказала я. — Думаю, для него было бы очень хорошо, если бы ваша супруга смогла общаться с ним более-менее напрямую.

Он снова выдохнул через нос, а потом медленно покачал головой, несколько раз. И в конце концов ответил.

— Это невозможно, — сказал он просто.

— Да, я уже знаю, как сложно это организовать при ее графике работы. И Гилье тоже это знает, но, возможно, одного телефонного звонка было бы достаточно. — Я решила проявить настойчивость. — Если бы Гилье мог поговорить с мамой, почувствовать, что она рядом… поверьте, все было бы совсем иначе. Ему требуется какое-то доказательство, какое-то подтверждение, что она все равно рядом и он может на нее положиться. Неужели я слишком многого прошу?

Он смерил меня ледяным взглядом: я даже почувствовала легкий озноб.

— Как вы сказали — «слишком многого»? — спросил с металлом в голосе.

Я кивнула.

— Вы же ничего не знаете, — пробурчал он сквозь зубы. — Никто ничего не знает, — повторил, не отрывая от меня глаз. — Как легко обо всем судить отсюда, посиживая в теплом кабинете, выносить другим приговор — словно они только и ждут, пока вы им скажете, что они должны делать. — Моргнул, сжал кулаки что есть сил. — А у нас и других забот хватает.

— Сеньор Антунес, я только хочу…

— Вы только хотите совать нос в чужие дела, потому что получаете за это зарплату, — взревел он. — Как и почти все на свете.

Сдержанный человек, каким он был всего мгновение назад, вдруг обернулся израненным зверем. Я задумалась, в чем же причина, а он по-прежнему таращился разъяренно, тяжело дыша, все так же сжимая кулаки.

— Я же сказал сеньорите Соне, что толку из этого не выйдет, — пробурчал он под нос, разжал руки, опустил глаза. — Да, так и сказал, и кто же прав — я!

Я сделала глубокий вдох. Вспышка гнева миновала, но воцарилось напряженное, как тугая струна, молчание. Выждав несколько секунд, я снова заговорила:

— Сеньор Антунес, я же знаю, что вы не меньше нас, а, наверно, даже сильнее переживаете за сына.

Он поднял глаза, насмешливо скривил рот.

— Да-а, знаете? — спросил с притворным изумлением.

— Знаю. А еще я знаю: вы прилагаете усилия, чтобы… эта разлука… была для него не такой мучительной.

Он опять уперся локтями в стол, подпер руками голову.

— Ну-ну, — сказал он. — Вы такая наблюдательная. — И добавил: — Всякий скажет, что вы психолог.

Это замечание я пропустила мимо ушей. Если годы меня чему-то и научили, так это не принимать на свой счет то, что может наговорить в сердцах отец пациента.

Выдвинула ящик стола, взяла папку, лежавшую сверху, достала ксерокопию письма и ту самую половинку страницы, найденную мной на полу в приемной.

— Сеньор Антунес, я знаю: это вы пишете письма, которые Гилье получает от мамы.

Он нахмурился, весь как-то закаменел. Рявкнул:

— Не говорите глупостей. Мне только этого и не хватало.

Я положила ксерокопию и листок на стол, подтолкнула к нему.

Мануэль Антунес подался вперед, несколько секунд молча рассматривал бумаги. Потом медленно почесал в затылке, вздохнул.

— Мне бы хотелось знать, почему их не пишет его мама, — сказала я мягко.

Он пожал плечами, опустил глаза. Несколько секунд царило молчание.

— Не может, — сказал он.

Так тихо, что я засомневалась: правильно ли расслышала?

— Не может?

— Да.

— Почему?

Его взгляд заметался по комнате: шкафы, окно, камин…

— Вы все равно не поймете.

— А вы попробуйте объяснить.

Он помотал головой. Зажмурился.

— Это должна понять не я. Гилье — вот кто должен понять, в чем причина.

Он резко открыл глаза, заморгал с явным беспокойством.

— Гилье?..

Я покачала головой.

— Нет, он об этом не знает, будьте покойны.

Но перед моим мысленным взором что-то прояснилось, и я спросила себя: «Мария, ты уверена? Уверена, что Гилье не знает?» Вспомнились все рисунки, которые приносил мне Гилье, все наши разговоры… и проснулось сомнение. Внезапное сомнение. Оно натолкнуло на мысль: неужели Гилье рисует и пересказывает не свои выдумки, а правду о происходящем?

А еще я подумала: если тут и есть выдумщик, то, скорее всего, это не Гилье.

Глянула на мужчину напротив: вид потерянный, подпирает голову руками… как-то беззащитно. И тогда что-то побудило меня продолжить натиск. Я чувствовала, что должна узнать все. Раздобыть твердые доказательства. Хоть какую-то зацепку.

— Сеньор Антунес, — начала я мягко, — вы не могли бы мне сказать: до того, как ваша жена уехала, у Гилье случалось недержание мочи?

Он поднял голову не сразу. Глаза снова загорелись нехорошим огнем, губы он поджал — правда, теперь не от ярости, а лишь от удивления и досады.

— Недержание?.. У Гилье? — Он цокнул языком, топнул ногой. — Но… Можно спросить, отчего вы говорите про него такие гадости? — спросил, испепеляя меня взглядом.

«Боже мой, — подумала я. — Он об этом ничего не знает. — Меня бросило в холодный пот. — Гилье говорил правду, — подумала я. — Гилье не врет».

И почти непроизвольно, ничего не обдумывая наперед, сказала:

— Сеньор Антунес, мне бы хотелось задать вам один вопрос.

Он заморгал, но промолчал. В тишине кабинета слышалось тиканье часов, отмерявших секунды напряженного ожидания. Наконец, не дождавшись ответа, я собралась с духом:

— Как вы сами думаете, в ваших отношениях с женой сейчас… сложный период в эмоциональном плане? — И, не дожидаясь его реакции, добавила: — Иными словами, вы разъехались только из-за ее работы, или… э-э-э… это окончательное решение?

Глаза Мануэля Антунеса заволокла какая-то тень. Чернее