Итальянский роман - Андрей Смирнов

– Ну раз никто не хочет, – сказал Витторио Эмануэле, – тогда пока я посижу, трон погрею.

Черногорский воздух подействовал на короля умиротворяюще и отрезвляюще. Он огляделся по сторонам, заметил бушующую вокруг кровавую мясорубку и впервые за двадцать лет заподозрил, что Италия при Муссолини занимается чем-то странным и что-то явно пошло не так. Вспомнив, что всё ещё является главой государства, Витторио Эмануэле организовал государственный переворот, Муссолини арестовал и осенью 1943 года начал вести переговоры о выходе вверенной ему страны из войны.

В ответ на это Гитлер попытался арестовать самого Витторио Эмануэле, но тот оказался проворнее и сбежал. Тогда Гитлер арестовал и отправил в лагеря большую часть итальянской армии. Вышедшего же из доверия Муссолини хотя и вернул на место, но Италию на всякий случай оккупировал. Пока немецкие солдаты занимались разоружением солдат итальянских, Далмация, Истрия и другие приграничные регионы остались не только вне зоны контроля какой-либо армии, но и без органов власти. Чем не преминули воспользоваться югославские партизаны. Ситуация отразилась зеркально. Если до того итальянские фашисты ловили и убивали антифашистов, то теперь партизаны ловили и убивали антикоммунистов. Когда месяц спустя немецкие войска освободились от беготни за итальянцами и партизан вновь прогнали, в местный политический лексикон впервые вошло слово «фойбы».

Фойба – это вертикальная карстовая пещера в виде перевёрнутой воронки. Своеобразная каменная бутылка глубиной в несколько десятков – а то и сотен – метров с выходящим на поверхность земли узким горлом. Природное образование, широко распространённое на северо-востоке Италии, в Словении и Далмации. И излюбленный партизанами Тито способ массовой казни. Приговорённым к смерти подвешивали тяжёлый груз и – как ещё живых, так и уже мёртвых, вперемешку – сталкивали в фойбу. Затем сверху на дно бросали гранату. Операцию повторяли до тех пор, пока фойба не заполнялась на достаточную высоту.

Быстро, просто и эффективно настолько, что впечатлило даже немцев, которые поспешили использовать фойбы в антикоммунистической пропаганде, оправдывавший их собственные злодеяния. Число погибших в нацифашистских лагерях смерти жителей региона стремительно росло. Это в свою очередь вело к не менее стремительному росту числа теперь уже итальянских партизан, как красных, так и разноцветных, в основном католических. Отношения их с югославскими коллегами складывались сложно. От взаимопомощи до открытых боевых столкновений. Спираль тотальной войны всех против всех закручивалась всё туже. И над всем этим кружили бомбардировщики наступавших Союзников, не имевшие ни возможности, ни особого желания разбирать, кто там внизу свои, а кто чужие.

Осенью 1944 года немцы, преследуемые по пятам партизанами Тито, успевшими превратиться в полноценную Народно-освободительную армию Югославии, начали отступление. Стоявшая перед Тито задача, однако, была шире, чем просто освобождение югославского народа. Попутно следовало устранить возможные помехи к построению единого коммунистического государства, а заодно – урегулировать давний территориальный спор с Италией. Другими словами, отобрать у неё не только Далмацию с Истрией, но и всю Венецию-Джулию во главе с Триестом.

А посему, чем дальше продвигались югославы, тем быстрее наполнялись фойбы. Объяснимое желание поквитаться со вчерашними мучителями помноженное на гласное и негласное одобрение верховного командования, приводило к тому, что в фойбах оказывались не только пособники нацифашистов, но и те, кому не посчастливилось быть одновременно антифашистом и антикоммунистом.

В планы британцев и американцев отдавать Тито Триест не входило. Не то чтобы их заботила территориальная целостность Италии. Речь, скорее, шла о том, где пройдёт будущая граница между Западом и Востоком в широком смысле. О линии, на которой будет воздвигнут железный занавес. И пока югославы рвались к Триесту по одному берегу Адриатики, по другому – к нему изо всех сил спешили их заклятые союзники.

Тито успел первым. В начале мая 1945 года остававшиеся в городе немецкие части уже были готовы перед ним капитулировать, но тут в Триест прибежала запыхавшаяся новозеландская дивизия, которой немцы с облегчением и сдались. Поскольку обе стороны были уверены, что Триест освободили именно они и уступать друг другу это право не собирались, пришлось временно объявить его вольным городом, разделённым на две оккупационные зоны. Окончательно граница в нынешнем её виде установилась лишь в 1975 году.

А вот по поводу других бывших итальянских владений вопросов быть не могло. Далмация и Истрия отходили к Югославии. Перед тамошним италоязычным населением встал выбор: фойбы или бегство в Италию. Собственно, против итальянцев как таковых Тито, вероятно, ничего не имел. Вопрос заключался лишь в устранении потенциально дестабилизирующего фактора, бесповоротном закреплением территории за Югославией. Потому вместе с итальянцами изгнанию подверглись и антикоммунистически настроенные хорваты и словенцы. Более четверти миллиона человек бежали за новую итальянскую границу. От пяти до двадцати тысяч – остались в фойбах.

В послевоенный период правительства обеих стран о событиях тех лет предпочитали лишний раз не вспоминать. Ибо попытка обвинить в них соседа автоматически влекла за собой риск быть поставленным перед лицом собственных военных преступлений. Желание установить историческую правду – даже в том маловероятном случае, если такое понятие действительно существует в реальном мире – и беспристрастно разобраться, кто прав, а кто виноват, обычно приводит к тому, что все заинтересованные стороны могут предстать в не слишком выгодном свете. Напрасные – и даже опасные – хлопоты.

У самого синего Адриатического моря ныне живут итальянцы, словенцы, хорваты, сербы, боснийцы, черногорцы. Теперь они точно знают, что принадлежат к разным народам. Политики им об этом сообщили многократно. Вряд ли удастся забыть.

Утром, с трудом натянув кроссовки и опираясь на палку, ковыляю к концу этапа. С высоты птичьего полёта осматриваю те самые озёра, вокруг которых выгуливают собачек итальянцы. Действительно живописные, согласен.

В полукилометре передо мной по этой же тропе идёт стадо коров. Их самих я не вижу, но звон колокольчиков, а равно аромат и консистенция свежего навоза не оставляют сомнений. Увлёкшись решением сложной задачи по преодолению импровизированного пахучего минного поля, вслед за стадом захожу чёрт-те знает куда. И долго из этого чёрт-те знает откуда выбираюсь обратно на Альта Вию. Покрытие тропы процентов на девяносто состоит из неустойчивых, норовящих осыпаться камней с острыми гранями. Ноги просят передать, что дальше так жить нельзя и грозятся объявить забастовку.

Нахожу смотровую вышку, разумеется, – влезаю на неё. Разумеется, ступенька подо мной ломается. Успеваю повиснуть на руках, преизрядно треснувшись о конструкцию голенью. Впрочем, оно даже и к лучшему, поскольку наконец-то позволяет определиться, на какую именно из ног я хромаю сильнее.

Информационный стенд утверждает, что следующий этап короткий и на нём нет ничего заслуживающего внимания. Зато ведёт он к городу, из которого ходят поезда в Геную.