Цеховик. Отрицание - Дмитрий Ромов

— Юрий Платонович, здравствуйте. С наступающим вас. Это Егор Добров… ой, Брагин то есть…

Тьфу ты ну ты! Какой ещё Добров! Повнимательнее надо быть, товарищ подполковник.

— А, Егор! Привет.

— Вы как там? Как самочувствие?

— Здоровье в порядке, спасибо зарядке, — отшучивается он.

— Ну и замечательно. Хочу поздравить вас с наступающим Новым Годом и пожелать, чтобы здоровье вас больше не подводило. Большое спасибо за чудесные дары. Мама моя вам кланяется.

— И я ей поклон передаю. А на счёт даров, это и не дары вовсе. Ты же деньги заплатил. Как отмечать будешь?

— Дома, — говорю я, — в семейном кругу. А вы?

— У меня круг семейный очень узкий, буквально из одного человека состоит. Так что пойду к друзьям.

— Так приходите к нам.

— Нет, в этот раз не смогу, уже пообещал. Молодец, что позвонил, Егор, рад тебя слышать. Я, кстати, жду хоккей. Сегодня после «Голубого огонька» будут показывать. Так что посмотрим, сбудется ли твой прогноз.

— Посмотрим, Юрий Платонович, посмотрим, — усмехаюсь я. — Я вам завтра позвоню впечатления узнать.

Первыми приходят Рыбкины. Атмосфера, несмотря на напряжённость, исходящую от мамы очень даже праздничная. На ёлке огоньки и блестящие нити дождя. Когда проходишь слишком близко, они с лёгким электрическим щёлканьем липнут к свитеру. На столе салаты и искрящийся хрусталь бокалов. Праздничные тарелки, мельхиоровые приборы и особым, только маме ведомым образом, свёрнутые салфетки. В воздухе разлит запах еды.

— Проходите, Геннадий Аркадьевич, Наташенька. Давай шубку, Егорка, поухаживай.

Наташа смущается. Она нарядная, взволнованная и предвкушающая новогодние чудеса. На губах помада и глазки подведены и от этого будто бы блестят ещё ярче. Красотка, нечего сказать. Платье, чулочки, или что там у неё… Куколка.

Её отец в костюме и при галстуке. Он напоминает мне одновременно основательного и кряжистого сталевара с плаката и вора карманника с бегающими глазами и ловкими пальцами. Тонкие волосы аккуратно уложены, а редкие усы непослушно топорщатся. Глаза красные не то от недосыпа, не то от алкоголя. И пахнет он, разумеется «Шипром», и что тоже вполне ожидаемо, весьма обильно.

Он отдаёт маме бутылку «Советского шампанского» и беленькую. Ну а куда без неё. Интересно было бы на Наташкину мать взглянуть. Надо же у такого, прямо скажу, не особо симпатичного папаши родилась такая жемчужина.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — говорит мама, с тревогой поглядывая на меня. — Сейчас ещё тётя Валя придёт, соседка. Но вы пока открывайте шампанское, Геннадий Аркадьевич.

Наташка сидит потупив глаза. Чего стесняется-то? Из-за отца что ли.

— Ну что, Егорий, как дела у тебя? — спрашивает он. — Как ты до стычек со шпаной докатился, а? Давай, поведай дяде Гене. Я сейчас не как участковый, а как старший товарищ с тобой говорю.

Егорий? Серьёзно?!

— Дядя Гена, — смотрю я ему в глаза. — Чего там рассказывать? Шёл, поскользнулся, упал, очнулся гипс. Закрытый перелом.

Наташка хихикает. Её отец бросает на неё строгий взгляд и так же строго смотрит на меня.

— Егор, — говорит мама, — чего ты дурачишься? Геннадий Аркадьевич хочет тебе помочь. А для этого ему нужно как следует разобраться в этом деле.

— Да чего разбираться? — пожимаю я плечами. — Надо лучше профилактикой заниматься среди несовершеннолетних, тогда и разбираться не придётся.

— А ты матери не груби! — шевелит усами Рыбкин. — Это уж мне видней, есть в чём разбираться или нет.

— Ну разбирайтесь. Предлагаю, чтобы из-за стола никто не выходил, пока дядя Гена не разберётся. И есть лучше не начинать.

Говорю я добродушно и даже улыбаюсь, но взгляд становится ледяным. Что-то бесит меня этот дядя. Он отцом моим себя возомнил уже?

— Ну ладно, — снова вступает мама, — Геннадий Аркадьевич, открывайте шампанское, всё-таки праздник же.

Тот нехотя берёт бутылку и качает головой:

— Вот ведь! Учишь их, учишь, ночей не спишь, а они только и умеют, что грубить. По математике не успевают, водятся с хулиганами, понимаешь ли. Катиться вниз, туда, где сыро и тепло, очень легко! Сладко и даже приятно. А назад карабкаться очень сложно. Я тебе так скажу, Егорий, если бы не дружеское отношение к твоей матери…

Что было бы в отсутствие этого дружеского отношения, я узнать не успеваю, потому что в прихожей раздаётся звонок.

— А вот и тётя Валя, — говорит мама. — Пойду открою.

— Я открою, мам. Это, может, и не она вовсе.

Мама замирает, а я встаю из-за стола и направляюсь в прихожую. Это действительно не тётя Валя. На пороге стоит начищенный, наутюженный и благоухающий заморским ароматом, герой Анголы. Хорош, бравый вояка.

— Привет, — говорю я. — Здорово, что пришёл.

Отец снимает шинель. На груди орденские планки. Подтянутый, энергичный, красава, в общем, не то, что Рыбкин.

— Пап, — говорю я тихонько. — Там этот, участковый. Ты только уж постарайся не сорваться. Он, оказывается, редкостный мудила.

Отец пристально на меня смотрит и соглашается:

— Да знаю я его. Ты прав. Постараюсь.

— Добрый вечер! — говорит отец входя в комнату. — С наступающим вас. Аня, здравствуй. Геннадий. Это твоя дочь? Какая красавица. Невеста уже.

Наташка смущается, а её батяня превращается в статую. Не ожидал появления мужа? Хоть и блудного, но всё-таки.

— Так если на детей раз в пять лет смотреть, — наконец, скрипит он, — можно и не узнать в оконцовке.

— Ничего, дядя Гена, мы то его узнаем, не пропадём в общем.

Отец достаёт из пакета коробку конфет и протягивает маме. Она берёт их, не глядя на него. На стол он ставит бутылку виски. Ничего себе! Johnnie Walker, Red Label. Хорошо, что я не пьющий в последнее время. Явно из-за бугра бутылочка.

— Нам вражеского пойла не надо! — заявляет Рыбкин. — Лучше беленькой ещё ничего не придумали!

Я отворачиваюсь к телеку. Не хочу на рожу его смотреть. Лучше уж на панов Вотрубу, Гималайского, Зюзю и пани Зосю. Там показывают «Кабачок 13 стульев».

— Надолго к нам? — не унимается участковый.

— Думаю навсегда, — спокойно отвечает отец, не глядя на него.

Он смотрит на маму. Она раскладывает по тарелкам салаты. У нас сегодня ещё курица печёная ожидается и пельмени.

По ходу вечеринки и по мере высыхания бутылки, Рыбкин становится всё раскрепощённее. Отцу удаётся игнорировать его и поддерживать разговор. Приходит тётя Валя. Она тоже обалдевает от присутствия ветерана Анголы и не сводит с него глаз. В общем атмосферу назвать непринуждённой никак не получается.

Наконец, на экране появляется Кириллов и начинает поздравлять советский народ:

«Дорогие товарищи, друзья! Через несколько минут Кремлёвские куранты возвестят о наступлении нового, 1980 года. Уходящий 1979 год был для советских людей годом мирного творческого труда. Наша великая социалистическая