Три женщины в городском пейзаже - Мария Метлицкая

«Ну и ладно, фиг с ней! А звонить ей я больше не буду», – решил он, не очень надеясь, что справится.

Позвонил на следующий день. Договорились о встрече. На свидание летел, как четырнадцатилетний пацан после первого поцелуя, самому было смешно. Увидев Лену, растерялся и замер, как столб.

Она стояла у входа в метро, невозможно длинноногая, невероятно стройная, самая высокая из проходящих девушек.

Черные джинсы, черные ботинки. Черная дубленка с бежевым мехом. Непокрытая голова, гладкие, блестящие черные волосы, острые скулы, прищуренные рыжие рысьи глаза – только потом он узнал, что она близорука. Стояла, окидывая ленивым и безразличным взглядом толпу.

У него перехватило дыхание.

Самая красивая. Лучшая. Самая необыкновенная. И самая любимая. Навсегда.

Увидев его, Лена прищурилась и слегка улыбнулась – почти незаметно, чуть-чуть, уголками рта.

Но Туров эту улыбку увидел и вспыхнул, как подросток: счастье!

Так начался их роман. Как все любовники, они искали прибежища – иногда везло: то обламывался ключ от комнаты в общежитии, то у кого-то была свободная хата – пусть на пару часов, но они были рады и этому. Иногда уезжали на дачу, в Снегири. И дурацкая, абсолютно блаженная улыбка не сходила с его лица. Да он и не пытался скрыть своей радости. А она – она, как всегда, была сдержанна. Никаких бурных эмоций, никакого выражения чувств, только иногда по ее лицу пробегала легкая тень – радости или расстройства. Он научился считывать это по коротким, мимолетным ужимкам или гримасам.

Нет, холодной она не была – какое! Она была пылкой, нетерпеливой, отзывчивой, страстной. Но это там, в постели. А в жизни – да, Снегурочка. Вернее, Снежная королева. Именно королева – строгая, насмешливая, с гордо вскинутой головой, с острым языком – горе тому, кто зацепит или обидит! Впрочем, желающих обидеть не находилось: весь ее вид – надменный, высокомерный, самоуверенный – возможность обидеть ее исключал.

Туров видел, как зачастую люди терялись, сталкиваясь с ней взглядом или услышав ее острую, колкую шутку. Он восхищался ею – ему это было недоступно. И еще распирало от гордости – только я знаю, какая она! Потому, что она – моя. Моя женщина, моя любимая, моя любовница.

Преувеличение. Большое преувеличение. И он это прекрасно осознавал – она была не из тех, кто кому-то принадлежит. Никому она не принадлежала, и ему в том числе. И наплевать на жаркие объятия, сокровенные слова, волнующий шепот, от которого он терял сознание, наплевать на все то, что между ними было, – когда все это заканчивалось и она влезала в узкие джинсы и свитер, расчесывала волосы и красила бледные губы, то снова превращалась в недоступную, недосягаемую, непостижимую женщину. Снежную королеву.

Иногда она бросала на него короткий, но емкий взгляд, и сердце у него падало в пятки. «Что это значит? – мучился он. – Почему она так посмотрела? Почему хмыкнула, скривила губы? Почему нахмурила брови? Что я сделал не так? Что ляпнул по глупости?» И, холодея от страха, начинал перебирать – вроде ничего криминального.

Он страдал, мучился, без конца анализировал, контролировал свои слова и действия, понимая, что, как наркоман, впадает – да уже впал! – в зависимость. В зависимость от нее. Потому что жизни без нее не представлял.

И еще понимал, что это плохо и страшно. Любовь – ведь это радость? А радостью здесь и не пахло. Здесь были тревога, неуверенность, смущение, ощущение того, что он ее не достоин, и еще вечный, непрекращающийся и убивающий его страх ее потерять.

Странные были чувства – то, задыхаясь от счастья, он ощущал себя самым умным, самым сильным и вообще лучшим – потому что она с ним. А то вдруг наваливалась такая тоска, что хоть волком вой. Все это когда-нибудь закончится. Обязательно. Она не из тех, кто стремится замуж и готов варить борщи. Не из тех, кто мечтает родить парочку отпрысков и вытирать им сопли. И уж совсем не из тех, кто грезит о ковре и полированной стенке. Она, его Лена, другая. Она не такая, как все. А вот хорошо это или плохо? Да черт его знает! Это он, заурядный обыватель, человек, планирующий дальнейшую жизнь, мечтающий о семье, детях, отдельной квартире и «Жигулях». Здесь они точно не совпадали. Не обсуждали, нет – какое! Он стеснялся и заикнуться, понимал, что она его обсмеет.

Чудом не завалил летнюю сессию – просто чудом! Похудел на пять килограммов, осунулся, возмужал – это все замечали. Видел, что мама переживает, смотрит на него с опаской и сожалением, с жалостью.

– У тебя новая девушка?

Он кивнул.

Мама долго молчала.

– Кажется, все серьезно? – осторожно спросила она.

Он снова кивнул.

– И что? Как я понимаю, наполеоновские планы?

Он молча пожал плечами и взял кусок колбасы.

– Может, повременить? – тихо сказала она. – Ты, Лешик, совсем еще мальчик. – Мама вздохнула. – Умоляю, не спеши! Надо крепко подумать.

– Мам, – возмутился он, – ты меня знаешь! Я с бухты-барахты ничего не делаю! Кажется, у тебя не самый глупый и безответственный сын!

– Не самый, – грустно согласилась она. – И все-таки, Леш! Не спеши. Любовь любовью, сынок, а жизнь… Это совершенно другое. Ты мне поверь.

– Верю, – раздраженно отмахнулся он. – Ну я побежал?

Как мама догадалась, что он уже все решил? Как почувствовала? А, да – материнское сердце!

И тут случилось – Градов создал группу! Ого! Впрочем, ничего особенного – все тогда создавали группы! Все, кто умел бренчать на гитарах или стучать на барабанах. Или – не умел, но значения этому не придавал.

Итак, Градов создал группу. И назвал ее «Вестибулярный аппарат». Услышав название, Туров расхохотался. А зря – обиженный Градов пробурчал, что хотел пригласить Турова «на барабаны».

– Да я ж не умею! – расстроился Туров. – Какое там «ты ж барабанишь»? Стучу по вечерам от безделья, чистая самодеятельность! Научусь, наберу? Вова, ты спятил! Записаться в музыкальную школу? Не надо? А, сам! Ну ты, Град, даешь! Да нет, не то чтобы отказываюсь, – испугался Туров. – Просто как-то нелепо…

Не отказался. Конечно, не отказался – мечта юности, мечта идиота! В общем, собралась компашка – два гитариста, Градов и его приятель Миша, бас и соло, и он, Туров, барабаны.

Репетировать начали в клубе недалеко от градовского дома в Бирюлеве. Не в клубе – в клубном подвале, в подсобке, сырой, пахнувшей мокрым бетоном. По стенам подвальчика текли «слезы». За аренду платили вскладчину, по два рубля за пару часов. Играли всякую чушь. «До классики, – важно говорил Градов, – нам еще далеко!»

До классики… ха-ха. Бренчали, орали, ругались, спорили – чистые придурки! Туров понимал, что все это детский лепет, игрушки, смешно! Но не уходил… Не уходил, потому что ему очень нравилось стучать на самопальных, дурацких барабанах. Через полгода что-то начало получаться… хотя… Смешно, да! Какие они музыканты – придурки! И все-таки они гордились собой!