Ленин и Сталин против Троцкого и Свердлова - Сергей Сергеевич Войтиков

терялся, начинал лепетать всякие несуразицы, чтобы показать, что и он не чужд разных теорий.

Один товарищ рассказывал, что, приехав в Женеву, он отправился к Плеханову. Тот встретил его снисходительно-любезно и задал вопрос, как к нему (к Плеханову) относятся в России. «Товарищи считают вас оппортунистом», – выпалил приезжий. Плеханов рассвирепел: «Скажите вашим товарищам, что, когда их папеньки ухаживали за их маменьками, Плеханов уже был ортодоксальным марксистом». Это не анекдот.

Хотел ли Плеханов отпугивать людей? Конечно, нет. Но своей манерой держаться он ставил грань между собой и другими членами партии. Он как бы говорил: «Я – автор «Монистического взгляда на историю» и целого ряда ученых трудов и монографий, а вы – просто ученики и слушатели». И когда Плеханов чувствовал, что ему благоговейно внимают, он становился изумительно милым, доступным, блестящим собеседником. Несколько раз мне пришлось видеть его именно в такой обстановке, и трудно передать, до чего он бывал тогда блестящ, остроумен и ярко интересен. У Плеханова была манера говорить в небольшом кружке так, как он говорил бы на большом собрании. Всю свою эрудицию, исключительную начитанность, широту энциклопедиста, юмор, ораторское искусство – все он вкладывал в свою речь. Начитанность Плеханова поражала. Особенно хорошо он знал XVIII и XIX века. Энциклопедисты были им изучены полностью, и ум его находил больше всего пищи и удовлетворения в изучении философов и мыслителей того времени. И сам он, со своими вкусами, энциклопедичностью, был бы блестящей фигурой именно той эпохи.

Не то Ленин. Весь ушедший с головой в организацию рабочего класса, поставивший целью своей жизни (здесь и далее в цитате курсив наш. – С.В.) создать партию, которая действительно могла бы повести пролетариат к победе над самодержавием и капитализмом, он по камешку сколачивал эту партию. Тысячами нитей Ленин был связан с партией, с рабочим классом. У него подход к людям был совсем иной, чем у Плеханова. Он, как хороший хозяин, подбирал все, что годилось для стройки. Иногда поражало, до чего Ленин был внимателен и терпелив с каждым товарищем.

С Лениным никто не старался казаться умным, говорить о высоких материях, становиться на носки. Он видел человека насквозь, и каждый чувствовал, что с Ильичом надо говорить только просто, щеголять не нужно.

Сколько раз мне приходилось присутствовать при беседах с товарищами, и меня всегда поражало, с каким доверием и вниманием он всех слушал. Это был такт большого человека: ободрить работника, поднять в нем веру в свои силы, зажечь бодростью и энергией»[366].

Один теоретический посыл, впрочем, В.И. Ленин перенял у Г.В. Плеханова безоговорочно: на II съезде РСДРП 1903 г. последний сказал, что «благо революции есть высший закон». Руководствуясь этим принципом, большевики, в частности, разогнали в январе 1918 г. Учредительное собрание[367].

Г.В. Плеханов, поддержавший на II съезде РСДРП 1903 г. В.И. Ленина, выдвинул, по признанию Л.Д. Троцкого, «ряд якобинских положений»[368]. Развивая верный, по его убеждению, тезис В.Е. Мандельберга (Посадовского), основоположник российской социал-демократии дал съезду следующее наставление: «Каждый данный демократический принцип должен быть рассматриваем не сам по себе в своей отвлеченности, а в его отношении к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно к принципу, гласящему, что salus populi supreme lex (благо народа – высший закон. – Лат.). В переводе на язык революционера это значит, что успех революции – высший закон. И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться»[369]. Наставления тогдашнего Мафусаила, по более позднему признанию совсем еще молодого в 1903 г. Л.Д. Троцкого, «потрясли чистых демократов. «Благо революции – высший закон», – говорил он. Он допускал возможность такой обстановки, [в каковой] пролетариат окажется вынужден ограничить избирательные права имущих классов. Он предвидел возможность того, что пролетариату в революционную эпоху придется разогнать представительное собрание, избранное на основе всеобщего голосования. Наконец, он не отказывался в принципе от смертной казни, считая, что она может понадобиться против царя и его сановников»[370]. Наставления Г.В. Плеханова «потрясли» настолько, что в стенографическом отчете даже как-то затерялось заявление в их развитие В.И. Ленина: «Нельзя в вопросе о создании политической партии ссылаться на моральные соображения»[371].

Следует подчеркнуть тот факт, что с возрастом В.И. Ленин все более напоминал Г.В. Плеханова в старости. Видный деятель мирового коммунистического движения К.Б. Радек справедливо заявил в 1924 г. на Бауманской районной конференции РКП(б): «Владимир Ильич не любил оппозиции. Он был покрупнее, чем мы все (видные большевистские деятели. – С.В.) вместе взятые и, когда мы ему оппонировали, он в душе думал: «Вот дураки!»[372].

К коллегиальному решению вопросов не были склонны и другие вожди. Демократия и даже «демократический централизм», при котором меньшинство безоговорочно подчиняется большинству, для всех четверых были понятиями достаточно абстрактными. Однако следует отметить важную вещь: для большевиков В.И. Ленин как вождь был, что называется, вне конкуренции. Г.Е. Зиновьев, известный в партии в качестве «одного из лучших партийных агитаторов и полемистов»[373], высказался об этом 22 апреля 1920 г. на юбилее Владимира Ильича очень точно: «…говорить о Ленине – значит говорить о нашей партии. Ленин для нашей партии – то, что Маркс для Интернационала. […] Жизнь Ленина настолько переплелась с жизнью партии, что буквально невозможно отделить одно от другого»[374]. К.Б. Радек, далеко не всегда разделявший установки вождя, угоднически добавил: «…знать Ленина означает понимать задачи коммуниста в мировой революции»[375]. Для большевиков в конце Гражданской войны (но не в ее начале) это не были пустые митинговые заявления, это была констатация факта. Ленин уже стал для партийцев Иисусом Христом в весьма сомнительной «троице» Карла Маркса – Бога Отца и Фридриха Энгельса – Святого Духа, чтобы не сосчитать всех их вместе со Сталиным в качестве четырех всадников Апокалипсиса.

На XII съезде РКП(б) в 1923 г. один из наиболее откровенных представителей большевистской верхушки – В.В. Осинский – признавал верховенство в партии за одним безоговорочным лидером: В.И. Лениным. Осинский, который сам был отнюдь не второстепенной фигурой на большевистской шахматной доске, считал Ленина, не раз и не два разбивавшего его в пух и прах на съездах и конференциях партии, своим «духовным отцом»[376], и, судя по многочисленным источникам, Ленин действительно воспринимался в качестве «духовного отца», причем как всеми видными большевиками, так и партией в целом. Из выступления Осинского также четко следует, что Ленину в партии было позволено то, что не было позволено его ближайшим соратникам[377].

22 апреля 1920 г. один из старейших большевиков М.С. Ольминский и молодой, если сравнивать с ним, партиец Е.А. Преображенский в своих выступлениях на чествовании вождя в день его 50‐летия гениально охарактеризовали суть ленинской тактики. Ольминский: «Из эпохи уже революционной