Ленин и Сталин против Троцкого и Свердлова - Сергей Сергеевич Войтиков

ходом, поскольку непосредственной организацией ни террористических актов, ни политических убийств, ни печально знаменитых «эксов» самый известный наряду с А.Ф. Керенским российский и советский адвокат никогда не занимался. Для этого у него были профессиональные революционеры, специализировавшиеся на темных делах. Самыми известными среди них были, естественно, Л.Б. Красин, который, будучи гениальным инженером, смог прекрасно жить и во время достаточного длительного охлаждения к революционной деятельности, С.А. Тер-Петросян, более известный как Камо, которого В.И. Ленин характеризовал в 1919 г. как «человека совершенно исключительной преданности, отваги и энергии (насчет взрывов и смелых налетов особенно)»[397], и И.В. Сталин.[398]

При этом, сам ни разу не замарав руки кровью, В.И. Ленин был догматически жесток. Это противоречие изложил в своих воспоминаниях о вожде М.А. Сильвин. По его заявлению, «человек он (Ленин. – С.В.) был удивительно деликатный, любезный собеседник, верный товарищ, простой и ясный в личных отношениях, непринужденно веселый, когда товарищи собирались изредка повеселиться. Раза два в Петербурге, несколько раз у себя дома и в ссылке я видел его в обществе друзей в интимной, частной обстановке. Совершенно иной он был как политик: сосредоточен, неуступчив, суров до жестокости, чужд сентиментов»[399].

Террористическая деятельность была весьма характерна для ленинской партии, в чем расписался, к примеру, в 1923 г. Н.И. Бухарин: «[Фашисты] больше, чем какая бы то ни было партия, усвоили себе и применяют на практике опыт русской революции. Если их рассматривать с формальной точки зрения, т. е. с точки зрения техники их политических приемов, то это полное применение большевистской тактики и специально русского большевизма»[400].

После прихода большевиков к власти в советской прессе активно пропагандировалась показная гуманность В.И. Ленина[401]. Вместе с тем вожди прекрасно понимали правоту старинной пословицы о невозможности сделать «революцию в белых перчатках» и, видимо, цитировали ее в ближайшем окружении (соответствующие высказывания мемуаристы впоследствии припоминали и у В.И. Ленина[402], и у Я.М. Свердлова[403]). В своей доктринальной жестокости Ленин и Свердлов на порядок превосходили Троцкого и Сталина. Кто был более жесток в «двойке либералов» – Троцкий или Сталин, – мы уже не узнаем никогда. С одной стороны, Троцкий ценил профессионалов, с другой – сложно признать нелогичным тезис Иосифа Бродского: «Если бы генеральным секретарем стал Троцкий (нонсенс: Троцкий никогда не назвал бы себя секретарем. – С.В.), дела пошли бы еще хуже, если вообще возможно хуже. У Сталина не было никакой собственной программы, он осуществлял программу Троцкого. Троцкий как законный автор, возможно, взялся бы за дело с еще большим фанатизмом»[404]. Из всей четверки «генеральным секретарем», как это будет показано в дальнейшем, мог назваться только Сталин, однако, видимо, именно он был самым мягкотелым из «вождей в законе» (выражение В.Д. Тополянского), поэтому без него уж точно стал бы возможен еще более «скверный сценарий» Большого террора. Политический макиавеллизм был свойственен всей четверке, хотя В.И. Ленин был в этом отношении без преувеличения виртуозом. Сталин в 1923 г. вспоминал завет: Ленин «наивным товарищам, когда они задали вопрос: «Что такое коммунистическая мораль?» – сказал: «Убивать, уничтожать, камня на камне не оставлять, когда это в пользу революции; но в другом случае гладьте по голове, называйте Александром Македонским, если это в пользу революции»[405].

Перед лицом революции были чисты как минимум трое из четырех революционеров. Сомнения в революционной чистоте И.В. Сталина возникли у З.Л. Серебряковой, Ю.Г. Фельштинского и некоторых других исследователей[406], хотя источники из фондов ГАРФ и РГАСПИ, на которые ссылаются как противники, так и сторонники версии, не дают однозначного ответа на вопрос, взорвавший отечественную историческую науку в начале 1990‐х гг.

Вообще-то в версию о том, что Саша (один из псевдонимов И.В. Джугашвили) – провокатор, «говоря по совести, верится с трудом». Если бы не крайне неприятный для будущего вождя народов инцидент, он бы вошел в ЦК раньше Я.М. Свердлова: не стоит забывать об элементарной разнице в возрасте. Весной 1910 г., вспоминал после смерти В.П. Ногина М.И. Фрумкин, при формировании «российской части ЦК»[407] в состав ее был намечен Коба – в будущем И.В. Сталин, для переговоров с ним в Баку был направлен В.П. Ногин и в начале апреля «вернулся из Баку весьма огорченный», поскольку в то время «появились основательные слухи, что «Саша», работавший более трех лет в нелегальной типографии в Баку, – провокатор. Многие не верили этому. На этой почве создалась склока, началось пускание слухов и среди них слух, что Коба – провокатор. Как ни смехотворен был этот слух, В.П. [Ногин] пришел к решению, что Кобу возможно будет включить в состав ЦК [только] по исчерпании всей склоки»[408].

Оставим в покое вопрос о сомнительном провокаторстве Саши и заметим, что за остальными вождями числились незначительные прегрешения. Известно вынужденное ходатайство В.И. Ленина о разрешении приехать к нему в ссылку для венчания Н.К. Крупской. Я.М. Свердлов, мечтавший о совершенствовании своих теоретических познаний за границей[409], один раз (17 марта 1910 г.) оскоромился обращением под предлогом расшатанного здоровья в Департамент полиции «с просьбой заменить […] ссылку в отдаленные места империи, если таковая будет назначена, разрешением выехать за границу»[410]. Несмотря на справку с подтверждением недуга, выданную врачом, которого было невозможно «заподозрить в снисходительном отношении к арестованному большевику», Департамент полиции оставил прошение «без последствий»[411]. В результате Свердлов не только не смог воплотить свою мечту в реальность, но едва не скомпрометировал себя перед товарищами по партии, поскольку анализом картотеки Департамента полиции большевики занялись сразу же после прихода к власти.

Трое из четырех вождей всегда отличались неприятием чужого мнения и искренней убежденностью в собственной правоте, крайне резкими высказываниями в дискуссиях. Наибольшей нетерпимостью к каким-либо проявлениям недовольства собственной политической линией отличался В.И. Ленин, о чем дружно вспоминали все видные российские социал-демократы, по каким-то причинам разошедшиеся на «поворотах» (выражение И.В. Сталина) с вождем мировой революции. По воспоминаниям невозвращенца Г.А. Соломона (Исецкого), «кто встречался с Лениным, конечно, знает его невыносимую манеру оппонировать», перемежая «реплики с личными выпадами, резкостями и пр.»[412]. Правда, есть и воспоминания о нетерпимости Я.М. Свердлова, однако следует заметить, что свою знаменитую «пролетарскую суровость» (перефразируя посла Германии в Советской России В. фон Мирбаха) он проявлял в отношении капиталистов и буржуазии или в крайнем случае представителей небольшевистских партий, но никак не в отношении товарищей по партии, искренне преданных делу мировой революции.

В.И. Ленин отличался категорическим неприятием оппонентов, которых, впрочем, был вынужден выслушивать до конца своих дней, тем более что навязанная им Х съезду РКП(б) 1921 г. резолюция «О единстве партии» оставалась секретной вплоть до 1924 г. В своих организационных предложениях В.И. Ленин был абсолютно бездушен, будучи фанатично предан любимому делу. По справедливому замечанию М.П. Томского 1924 г., «для [Ленина] как последовательного революционера […] всего меньшую […] роль играли лица»[413]. По признанию Михаила Павловича, Ленин «…сам никогда не прощал и