Кубанские зори - Петр Ткаченко

Нас забрали, не посмотрев даже на наш малый рост. Когда нацепили саблю, она у меня волочилась по земле. Несколько ремней сменили и все же сабля доставала до земли. Тогда нашли офицерскую согнутую саблю. Она подошла. Полковник Литвиненко еще по плечу меня похлопал и говорит: «Вот и есть у нас офицер…»

Это было под хутором Малый Бейсуг. В тот же день нас три раза бросали в атаку. Последний раз мы преодолели три линии окопавшейся пехоты… Винтовки над окопами были воткнуты штыками в землю. Часть бойцов лежала в окопах неподвижно, чтобы кавалеристы не посрубали им головы, а часть бежала. От жары все с себя сбросили и уже в одном нижнем белье продолжали бежать… Но разве можно убежать от лошади…

В этом бою мы многих не досчитались и уже вечером хоронили их в станице Ольгинской.

Разбитая пехота была взята в плен, до восьми тысяч человек. Причина такого разгрома была в отсутствии патронов. Стрелять было нечем, и они сдались.

Рано утром, до рассвета мы выехали из станицы Ольгинской в поле, по направлению к станице Бриньковской. Там была равнина. Укрытием для нас служили только сады и копны соломы. Наш эскадрон и укрылся за садом.

Нас стали обстреливать артиллерийским и пулеметным огнем. Мы притаились и молча лежали до двенадцати часов дня. И только тогда, когда стихла канонада, нас бросили в атаку. Но впереди уже никого не было.

Станицу Бриньковскую пришлось атаковать в лоб. Силы противника в ней были малые.

Подо мной ранило пулей в шею навылет лошадь. Я спешился, повел ее в руках, а она наклоняла голову и замедляла ход.

В станицу Бриньковскую я пришел, когда ее уже заняли. Здесь потерь не было. Но прикрывавшую дамбу часть удалось отрезать. Начальство, погрузившись в рыбацкие лодки, поплыли через залив. Винтовочными выстрелами их достать было невозможно. Лошадь мне дали другую.

В тот же день нас повели дальше. Надо было идти через дамбу, с одной стороны которой были густые камыши, а с другой — залив Азовского моря. Чистые, как стекло, блестели, против садящегося солнца, голубые воды.

Нас внезапно обстреляли частым ружейным огнем. Поражений не было, но мы повернули назад. Откуда-то издалека летели орудийные снаряды с большими перелетами.

Через час все утихло, и части двинулись назад в Ольгинскую. Там поздно уже стали по квартирам. Вокзал был занят красными частями, которые прибыли в тот же вечер на бронепоезде. Ночью произвели по станице двадцать или тридцать снарядных выстрелов, которые разорвались в воздухе, оставляя яркие пятна, которые превращались в черные, потом совсем исчезали.

В предрассветной заре, в густом тумане раздалась стрельба — ружейная и орудийная. Это спешившиеся два эскадрона пошли брать вокзал. Завязался бой с бронепоездом.

К утру подошли к Николаевской. Когда седые туманы поднялись в небеса и ярко-красная заря востока стояла в лучах огненного солнца, начался обстрел местности. Мы сидели на дне речки, затаив дыхание, и от переживаний беспрерывно курили махорку, которая словно наши мысли уносила с дымом ввысь…

Правофланговый мой товарищ полетел с лошади, как яблоко с дерева. Я оглянулся. Он переворачивался на земле. Вскоре пуля попала в грудь моей лошади. Она сразу споткнулась, а потом замедлила ход. Я повернул назад, но лошадь уже еле двигалась. Я слез с лошади, повел ее, но она уже не в силах была двигаться и легла. Кавалерист не должен бросать седло на лошади, так же, как солдат винтовку. Я расседлал лошадь, снял узду, похлопал лошадь по шее, взял седло на плечи и пошел в тыл.

Назад бежала пулеметная линейка, кто-то позвал меня. И я на бегу, сзади прицепился на линейку. Бой продолжался. Меня вывезли. Я уже успел поймать себе другую лошадь, без всадника. Нас в тылу вновь группируют, но в бой уже не ведут, так как остальные части были разбиты и больше не существовали.

Вышли к Николаевской, на исходное положение. Нас никто не преследовал, и мы двинулись на станицу Гривенскую.

Впереди нас что-то чернело движущееся — не то скот, не то транспорт. Послали нас человек пять узнать, что там и одновременно узнать, что творится в Гривенской, так как там слышалась непрерывная стрельба.

Это оказался обоз. Там было много стариков из нашей станицы. Я увидел своего дядю Федота Федотовича, который сказал мне, что дома беспокоятся, где я, говорят, пропала дэтына…

Дальше нас не пустили, потому что путь в станицу Гривенскую был отрезан. Улагаевская дивизия вчера только из Николаевской пришла в Гривенскую, а сегодня утром с боем отступала на Ачуевскую косу.

Увидев наш обоз и кавалерийские части, раскинувшиеся по полю, красные перевели артиллерийский огонь на нас. Прицел был точный, так как нас разделяло небольшое расстояние. Первые же снаряды угодили прямо в гущу обоза, началась паника, — люди бросились кто куда. Разрывы участились по разбегающейся толпе, всадникам, обозу. Все разбежались по полю на несколько верст. Но стрельба не прекращалась.

Я заметил, что всадники с лошадьми прячутся в камыше, и поскакал туда. Попал на свежую тропинку и по вязкой трясине перебрался на маленький остров. Вроде небольшого кургана до ста квадратных саженей. Там было уже шестнадцать всадников, среди которых я встретил знакомые лица из своего эскадрона.

Нами были выставлены наблюдатели на берегу, чтобы узнать последующую судьбу Бабиевской дивизии. Переночевали в камышах. Канонада в Гривенской стихла, только слышны были далекие орудийные раскаты на Ачуевской косе.

Между нами был офицер нашего эскадрона и два взводных. Начали обсуждать свои дальнейшие действия. Решили побыстрее добраться до Ачуева. Но так как сушей идти было нельзя, путь был уже отрезан, оставалось идти водой. Лодок нигде не было. Решили идти вброд на лошадях.

По-над рекой двигались кавалерийские красные части. Одна за другой, и конца им не было видно.

На следующую ночь решили идти. В эту ночь я попал на пост наблюдения. Нас было три человека. Мы сидели на берегу в камыше, чтобы нас со стороны никто не заметил.

Движение частей прекратилось, но разрывы снарядов не умолкали, беспрерывно вспыхивали яркие клубы облаков, как будто бы в сильную грозу сверкала молния.

Со мной были молодые ребята, один Днепровской, а другой Поповической станицы. Мы втроем договорились, что нам не добрести по воде до Ачуева, где-нибудь завязнем в прогноях, лошади лягут от усталости. Кроме того, в прибрежных станицах и хуторах скопилось много красных войск, посты могут обнаружить нас, и всех в воде перестреляют. И мы решили бросить пост. Осторожно поснимали сабли, на них наперекрест положили винтовки, а наверх — патронташи. И пошли по своим станицам. Сначала шли все вместе. У станицы Роговской должны были расстаться.

Такой молодежи, как мы, по ночам, наверное, рыскало в степях немало. Часто приходилось останавливаться и прислушиваться ко всякому шороху. Был слышен человеческий топот. Мы, затаив дыхание, пересидим и снова двигаемся. А то из-под ног выпорхнет перепелка, аж стук зубов своих услышишь от страха, а под кожей так мурашки и ползают…