Свет грядущих дней - Джуди Баталион

Гетто постепенно пустело, иссякая день за днем.

Перекрытия улиц и ликвидации стали повседневными явлениями. Януша Корчака и Стефу Вильчинскую увезли и убили вместе с их воспитанниками-сиротами; Владка видела из окна своего убежища, как их выводили во время ночного налета на дом руководителя Бунда. Улицы были пустыми, если не считать разломанной мебели, старой кухонной утвари, пухового «снега», «выпотрошенного из внутренностей еврейских перин и подушек»[249], и… мертвых евреев. Контрабанда была больше невозможна. Начался массовый голод. Воздух оглашался пронзительными криками детей, которых силой отрывали от матерей, имевших рабочие карточки. У Владки сердце разрывалось на части, когда она слышала, как восьмилетки уговаривали своих мам оставаться тут без них и бодро заверяли их, что найдут способ спрятаться. «Не волнуйся, – звучало рефреном. – Не волнуйся, мама»[250].

Пятьдесят две тысячи евреев было увезено из Варшавского гетто в ходе первой «акции».

На следующий день члены «Свободы» собрались с руководителями общины, чтобы обсудить ответные действия. Они предложили напасть на еврейскую милицию – которая не была вооружена – с дубинками. А также организовать массовые демонстрации. И снова руководители общины предупреждали их, что не следует торопиться и раздражать немцев, что вина за гибель новых тысяч евреев падет на головы молодых товарищей.

Теперь, перед лицом массовых убийств, участников молодежных движений возмущала такая перестраховка. Что из того, что они раскачают лодку? Все равно они уже терпят кораблекрушение и быстро идут ко дну.

Двадцать восьмого июля Цивья и ее товарищи по молодежной группе собрались на улице Дзельна.

Никаких дискуссий больше не было.

Без взрослых и без польского Сопротивления они учредили свою собственную боевую силу: Еврейскую боевую организацию[251]: на идише – Yiddishe Kampf Organizatsye (YKO), на иврите – EYAL. По-польски – Żydowska Organizacja Bojowa, или ŻOB. ŻOB не была сильной группировкой. У нее не было денег, не было оружия кроме двух пистолетов и – что касается отряда «Свободы» – не было даже тайного убежища. (140 членов группы прятались на ферме.) Несмотря на это, у них была мечта: продемонстрировать еврейский протест. Они были евреями, боровшимися как евреи и за евреев. Они намеревались провести операцию по всей стране, используя связи, тщательно налаженные ранее Цивьей. Теперь она пошлет своих девушек-связных на смертельно опасное задание: не распространять просветительские материалы и информацию, а организовывать подготовку к обороне. (Хотя у Цивьи имелось фальшивое удостоверение личности на имя «Селины», ей пришлось приостановить свои разъезды из-за ярко выраженной еврейской внешности.) Создание боевой группировки немного притупило чувство вины и тревоги – Цивья ощутила, что наконец они двигаются вперед по правильному пути. Однако из-за отсутствия оружия и военной подготовки возникало множество разногласий по поводу того, как двигаться; по мере того как все больше евреев увозили на бойню, напряжение росло.

Цивья была единственной женщиной, избранной в руководство ŻOB’а. Она вошла в боевую группу. Научилась обращаться с огнестрельным оружием. Нести караульную службу. Она также готовила, стирала, а еще отвечала за поддержание оптимизма и боевого духа среди молодежи. Другие женщины, входившие в руководство, – Тося, Фрумка, Лия – отправились на арийскую сторону налаживать связи и добывать оружие.

В ожидании вооружения ŻOB решил маркировать свою территорию. Однажды ночью его члены тремя группами отправились на первое задание – от штаба напротив тюрьмы Павяк в притихшее гетто. Одной группе предстояло информировать жителей гетто о создании новой силы, которая будет сражаться за них. Они должны были расклеить на рекламных щитах и зданиях плакаты, в которых разъяснялось то, что они узнали от курьеров, проследивших маршрут поездов: Треблинка означает верную смерть, евреи должны прятаться, а молодые люди – защищаться. «Лучше быть застреленным в гетто, чем умереть в Треблинке»[252] – таков был девиз.

Вторая группа должна была поджечь брошенные дома и склады награбленных вещей. У нацистов имелись специалисты, которые оценивали имущество депортированных евреев, после чего немцы заставляли оставшихся в живых отбирать и складывать ценные вещи.

Третья группа шла убивать. Один из двойных агентов, молодой человек по имени Исраэль Канал, участник Сопротивления, одновременно служивший для прикрытия в еврейской милиции, должен был застрелить начальника еврейской милиции. ŻOB рассматривал это как акт мести, но не только: следовало посеять страх среди милиционеров, которые проводили в жизнь нацистские указы.

Цивья шла во второй группе. В темноте ее сердце бешено колотилось. Хватаясь вспотевшими ладонями за перекладины лестницы, обдирая бок, она карабкалась на кирпичную стену. Еще несколько ступенек – и она будет наверху, в пункте назначения.

Они с товарищами заложили воспламеняющиеся материалы. Но что-то пошло не так. Дом не хотел загораться. Тогда они быстро приняли другое решение: сложить в кучу весь свой огнеопасный груз и поджечь его. «Успех! – написала она впоследствии. – Пламя взметнулось огромными языками, с громким треском плясавшими в воздухе. Мы испытывали радость мести, горевшей у нас в груди, этот костер был символом еврейского боевого сопротивления, о котором мы так долго мечтали»[253].

Несколько часов спустя все снова собрались на Дзельне, в доме номер 34, все три задания были выполнены; даже еврейские полицаи побоялись схватить Канала после того, как он стрелял в их начальника, которого ранил, но не убил[254]. А позднее той ночью русские первый раз бомбили Варшаву. Для Цивьи она стала ночью торжества.

А потом – чудо! В конце лета 1942 года один из руководителей группы протащил пять винтовок и восемь гранат с арийской территории в гетто[255]. На деньги ŻOB’а Тося покупала ручные гранаты и винтовки, которые перевозили в ящиках с гвоздями. Говорят, что Фрумка первой раздобыла оружие; она затесалась в группу рабочих, возвращавшихся в гетто после окончания рабочего дня, с огромной сумкой, набитой картошкой, под которой лежали пистолеты. Владка, к которой товарищ из Бунда обратился с предложением поработать на арийской территории, стала главным поставщиком оружия, а впоследствии она приносила даже динамит для импровизированной оружейной мастерской. Контрабандисты либо сами перелезали через стену гетто, либо платили польскому часовому, чтобы он шепнул пароль боевику, находившемуся на внутренней стороне, либо взбирались на стену и перехватывали груз. Передавали они оружие и через окна домов, ограничивавших в некоторых местах территорию гетто. Любое пополнение арсенала вызывало у боевиков ликование. Потом они стали устраивать засады на немцев: прятались в подъездах домов, забрасывали нацистов гранатами и в поднявшейся суматохе крали у них оружие.

Радость от успехов, однако, омрачилась серией неудач. Вместо того чтобы присоединиться к акциям ŻOB’а, варшавское еврейство боялось их. Страх и паранойя были столь сильны, что многие воспринимали акты протеста как уловки немцев, они боялись попасться