Цена светлой крови - Михаил Ахманов

дорогую. Но в Шанхо такое чудо нашлось, и Джумин, не торгуясь, арендовал воздушный кораблик за восемь тысяч чейни.

Владельцем и пилотом «Митраэля» был Илмет Верблюжье Ухо, смуглолицый и крючконосый уроженец Бихары, похожий, как многие из его собратьев, на бандита. Судя по запрошенной цепе, счет деньгам он знал и, вероятно, жадность входила в число его пороков, но со своей машиной Илмет справлялся не хуже, чем предки-номады с норовистыми лошадьми. Устроившись рядом с ним на пассажирском сиденьи, Джумин не успел п глазом моргнуть, как его торс охватили привязные ремни, кабину закрыл прозрачный колпак, нос аппарата пополз вверх п уткнулся в зенит, потом взревел стартовый двигатель, ударили алые струи огня, и «Митраэль» ринулся в небо словно выпущенный метателем снаряд. Они быстро поднялись над облаками, Илмет выровнял кораблик, проверил по приборам курс - строго на юго-восток, к оконечности 11ижпей Эйпоппы, - и выгатил из шкафчика бутылку.

- Пьешь?

- Смотря что, - сказал Джумин.

- Разборчивый! Все вы, богатеи, с придурью... Это могара, настойка на змеином яде. Если выживешь, можешь считать себя мужчиной.

Джумин глотнул, решил, что пойло горькое и крепкое, но в дороге сойдет, и поинтересовался:

- Думаешь, я богат?

- Не думаю, знаю. Кто еще полетит из Шанхо через океан и половину континента, да еще за восемь тысяч чейни? Торопишься, должно быть, чтобы выгодное дельце ухватить. Хочешь стать еще богаче?

- Тороплюсь, - признался Джумин. - Но не за деньгами.

- А за чем?

Снова отхлебйув могары, Джумин молча сунул пилоту бутыль. Откровенничать с ним не хотелось. Говорили они на китайском, в котором много слов почтения, но Верблюжье Ухо вроде бы не знал ни одного или позабыл все разом. Он не назвал Джумина лордом, как было принято в восточном полушарии, или таром, как говорили в Верхней и Нижней Эйнонне, и старшим братом тоже не назвал, как полагалось у китанов. Правда, угостил спиртным - не потому ли, что пить одному было скучновато?

Начало смеркаться. Далеко внизу поблескивали и колыхались в разрывах туч океанские воды, сначала темно-синие, потом густо-фиолетовые, но вскоре эти цвета Сённама сменились непроглядной тьмой. В небе вспыхнули звезды, потом выплыл месяц, похожий на лезвие атлийской секиры, и его лучи скользнули по облачным долинам и холмам. Их серая масса казалась застывшим каменным монолитом, и Джумин подумал, что миллионолетия назад так выглядели все земные континенты: камень и камень, песок и песок, ни почвы, ни трав, ни лесов и ничего другого, похожего на жизнь. Всякая жизнь есть движение, а что тогда двигалось на планете? Вода, снежинки, облака, дымы вулканов и огненная лава... еще вихри пыли, гонимые ветрами... Мертвая среда, в которой человек если бы не задохнулся сразу и не погиб от голода, так умер с тоски... Польза была бы лишь в том, что этот живой пришелец осознал бы цену подобным себе и, возвратившись - если б то оказалось возможным! понял ничтожность конфликтов и споров и относился к людям как к сокровищу.

Но надо ли спускаться в прошлое, в мертвое прошлое, чтобы п о понять?.. Будущее, размышлял Джумин, тоже сулит кое-каие перспективы. Все движется к тому, что заповедано богами, п даже если они миф, творение людей, придумали их вовремя и сотворили хорошо. Сказано ими Книге Повседневного: спорьте, не хватаясь за оружие; спорьте, не проливая крови; спорьте, по приходите к согласию... И этот совет их выполнен: споры есть, но нет войны. Нет почти семь десятилетий...

Ночь простерла крылья над Океаном Заката. Маленькую кабину озаряли лишь экраны да мерцавшие на пульте огоньки: синий, цвета Сеннама, сообщал, что корабль держит верный курс, желтый-что топлива достаточно, зеленый - что воздух подается исправно и людям не грозит гибель от холода и удушья. На экране курсоуказателя слева был прорисован контур Азан и, справа - Нижней Эйпонны; линия, что показывала траекторию полета, медленно росла и целилась в арсоланскпй берег. На другом экранчике, светившемся голубым, описывала круги черная стрелка; то был локатор. Определявший позиции других воздушных кораблей, летевших через океан. Но в пределах досягаемости прибора царила пустота: лайнеры в Северную Федерацию, Асатл и Одиссар шли гораздо севернее, а судно на Инкалу должно было вылететь только утром. Под экранами располагались рулевые рычаги; Илмег к ним не прикасался, но они чуть подрагивали, словно исполняя фигуры сложного танца - мелг, управлявший кораблем, корректировал курс. Рычагов было четыре: два направляли «Митраэль» в вертикальной и горизонтальной плоскостях, третий изменял скорость, а назначения четвертого, с красной рукоятью, Джумин не знал.

Они допили могару. Илмег, наскучив молчанием, принялся рассказывать о прежних своих полетах. Большей частью Верблюжье Ухо возил состоятельных клиентов в Небесные

Горы, самую огромную горную страну на планете, отделявшую Хинг от Китаны, Сайберна и, отчасти, пустынь Бихары. То был природный заповедник, почти безлюдный, но сказочно прекрасный: пики, одетые льдом, поднимались на четыре-пять тысяч длин копья, вечерние и утренние зори окрашивали их всеми цветами радуги и чудилось, что именно здесь начинается мост, которым праведные души идут в чертог богов. Но пилот о таких высоких материях не заикался, а рассуждал о земном, о расстояниях, ценах и налогах. С одной стороны, из Шанхо было ближе к восточной, наиболее красивой части гор, а с другой, жирные суслики, как Илмет называл своих клиентов, водились в Шанхо куда в большем изобилии, чем в Бихаре - всякий разумный человек, желавший взглянуть на чудеса Небесных Гор, ехал в Кигану или Сайберн, где закон и порядок соблюдались много строже, чем в землях бывших номадов-разбойников. Люди из Нефати вообще к ним не ездили, памятуя не только о Последней Войне, но и о более давних событиях, вторжении бихара, названном Нефатской Резней. Так что для процветания илметовых дел Шанхо являлся более удобным местом, чем родная страна - где, кстати, налогов драли вдвое больше, нежели в ОТА.

От финансовых обстоятельств Верблюжье Ухо перешел к житейским проблемам, поведав Джумину о двух своих женщинах, дейхолке и китанке. Первая была в любви неистовой, но не очень искусной, зато не требовала от Илмета ни даров, ни иных подношений, кроме ответного чувства, и любому малому подарку радовалась как дитя. Вторая, плясунья из Шанхо, умела очень многое, но мастерство свое ценила высоко - Илмет просаживал на китанку добрую треть заработанного. Как говорится, двери к ней отворялись золотым ключом, и было у Илмета подозрение, что ходят к девушке другие гости, с ключами поувесистее. Вероятно, грызла его ревность, а потому он долго объяснял Джумину, что сделает с