Дикая жизнь - Фиона Вуд

– А я и не собиралась. Но ты бы могла преду-предить заранее насчет даты.

– Не хотела лезть не в свое дело.

С каких это пор?

– Я, наверное, просто не гожусь в чьи-нибудь девушки, – я отодвигаю в сторону тарелку. Вдоль ее бортика натекли зеленые лужицы. – Хочешь шпинатного сока?

Раздраженно взглянув на меня, Холли отходит. Она всегда выглядит такой аккуратной и собранной. Рядом с ней я чувствую себя огромным клубком всякой хрени с торчащими отовсюду хвостами.

Бен возвращается и плюхается на свое место. На тарелке у него горой навалена яичница, ломтиков восемь бекона, помидоры, фасоль, две сосиски и три здоровенных треугольных картофельных оладьи.

– Извини, что я забыла.

После ледяной паузы он улыбается.

– Забудь, – говорит он. – А, да, ты ведь уже забыла.

Может, это он дает понять, что пора загладить вину, умаслить его, извиниться еще раз, но быть такой подружкой мне не хочется. И потом, в глубине души я считаю, что отмечать две недели со дня первой встречи глупо и неоптимистично – мы что, не надеемся продержаться вместе хотя бы месяц?

– Чем от меня пахнет? – спрашиваю я.

– Стручковой ванилью и перечной мятой, – не задумываясь, отвечает он. – А когда брызгаешься теми духами, то розами.

Ваниль – это, наверное, от мыла, дезодоранта и увлажняющего крем-геля, а перечная мята – из шампуня.

– А от меня?

Я вспыхиваю при мысли о том, сколько раз за – неужели всего за две недели? – задавалась тем же вопросом. У него сложный запах, теплый и насыщенный, не похожий на запахи ни одного из других мальчишек, с которыми мне случалось очутиться настолько близко, чтобы принюхаться. Этот запах настолько приятный, что аж страшно становится; ясно же, что это какая-то биологическая ловушка, манящая меня переспать с ним. Хорошо еще, люди не умеют читать мысли. «Ну, не знаю… «твой гель»? Сразу и не выговоришь – «твой гель». А если слишком быстро, получится «твольгель». Как родничок журчит – твой-ой-ой-гель-ель-ель… твой-ой-ой-гель-ель-ель…»

Он снова улыбается и смотрит на меня точно так же, как в тот раз, когда я отвернулась от него на вечеринке у Лоры. Я уже определила, что этот взгляд означает что-то вроде «а ты не такая, как другие». Или проще – «странная ты».

По-моему, все уже достали его с обожанием. Не присоединиться к общему хору ужасно трудно, но я пока держусь.

– Знаешь, «годовщина» – от слова «год». Кстати, «биеннале» – «раз в два года», тоже от «год», но на латинском – «annus». Зачем мы вообще учим латынь, если никогда ею не пользуемся? – говорю я.

Мимо нас проходит Майкл, сосредоточенно следит, чтобы яйца вкрутую не скатились с тарелки. Я киваю в его сторону:

– Вот человек, который ни за что не назвал бы годовщиной то, что случилось всего две недели назад.

– Вот человек, который не будет встречаться с тобой, – отзывается Бен.

По моей улыбке сразу ясно, насколько он нравится мне, поэтому я даю ему полюбоваться ею секунду, перестаю улыбаться и ухожу. После такого начала дня на работе не сосредоточишься. Скорее только и будешь думать, что о Бене. Нет, ни за что.

Вернувшись в корпус, я обвожу восьмое ноября кружочком в календаре. И на всякий случай подписываю: «Первая месячина». Или надо было отметить пятое, которое будет через четыре недели, а не календарный месяц? Спрошу на всякий случай Холли.

В первом классе Холли подбила меня снять трусы в школе. Рядом стояли две наших в то время самых близких подружки, Сюзи Бартон и Сюзи Нгуен, и они, все трое, таращились на меня.

– Я же говорила, – сказала Холли остальным. – Ты цыпленок-трусишка, – добавила она, глядя на меня. И насмешливо закудахтала.

Знала я, как она обычно берет на слабо: «Куда тебе! А вот я – смотри!» Я и глазом моргнуть не успела, как она стащила свои трусы с «Хеллоу Китти», повертела их над головой и снова надела, и все трое опять уставились на меня. И дружно закудахтали. Сюзи Бартон улыбалась. Я знала, она радуется, что подруга прицепилась не к ней, а ко мне, и почти сочувствовала ей, хоть мне и было ужасно неловко.

– Я же вам говорила – не снимет она, – заключила Холли. – Пойдем искать новую подружку, у которой сильный характер.

– У меня тоже сильный, – заявила я, спустила трусы до колен и снова надела их.

– Ты их даже не снимала до конца, – возразила она. – Так нечестно. Ты обманщица. Ну, давай, теперь покажи попу.

Откуда она вообще брала эти запутанные правила, одно сложней другого?

«Попа» меня добила. Я знала, что она только моя. Я в ответе за свою попу, и никто другой не имеет права дотрагиваться до нее или говорить, что мне с ней делать. Но как раз на прошлой неделе мы рисовали схемы «Чужие и опасные», и я поместила Холли в свой «внутренний круг доверия». А теперь никак не могла вспомнить, можно или нельзя показывать попу человеку, который входит в твой круг доверия.

– Ладно, идем, – скомандовала Холли и сделала шаг в сторону. – Она нюня.

Стремясь сохранить подруг, я стащила трусы, повернулась к ним задом и быстро подняла платье.

Холли торжествующе улыбнулась и поступила в полном соответствии со своим сценарием, заданиями, испытаниями и оценками, которым я даже следовать не могла, и уж тем более предвидеть дальнейший ход событий.

Она бросилась на игровую площадку с криком:

– Мисс Мензис, мисс Мензис, а Сибилла Куинн под перечным деревом показала нам троим голую попу!

Вот и сегодня, вдобавок ко всем публичным унижениям, Холли вышагивает по двору, размахивая моими трусами. Наверное, вывалились из моего пакета с бельем, пока я несла его из прачечной. Трусы великоваты. Честно говоря, они прямо гигантские. С низкой посадкой на ляжках и высокой на талии. Мне нравится надевать эти панталоны, когда у меня месячные, особенно на ночь, а тем более в лагере, потому что здесь случайно протекший тампон означает позорный внеочередной поход в прачечную. Вот я и надеваю большущие трусы для подстраховки. Но это вообще-то строго личное. Не то, чем я хотела бы трясти у всех на виду.

Холли решила иначе. И теперь размахивает трусами с видом танцовщицы из бурлеска. И привлекает к себе внимание, чего она и добивалась.

– Что за хрень? – спрашивает – только этого не хватало! – Билли Гардинер.

– Собственность Сибиллы: труселя-макси – чистый хлопок, море комфорта, ноль соблазна!

Я пытаюсь выхватить у нее трусы, натужно улыбаясь. Она отдергивает руку и, еще разок крутанув их на пальце, эффектным жестом сбрасывает мне на голову.

– Гы-ы, в эти шаровары только вдвоем влезать, – шутит Билли.

Я изображаю веселый смех, пытаюсь убить Холли свирепым взглядом и, лишенная остатков достоинства, поднимаюсь на крыльцо корпуса «Беннетт», мысленно давая себе клятву впредь не спускать глаз со своего белья.