Катья - Эмма Тополь

– Эй, поосторожнее, – вдруг закричал он и схватил меня за руку. – Куда ты так гонишь?! Убить нас захотела?

Только сейчас я заметила, что от возбуждения сильно жала на газ и ехала уже со скоростью семьдесят миль.

– Боишься умереть? – сбросив скорость, шутливо спросила я.

– Покалечиться не хочу. У нас в классе один парень, Джерри Блум, с родителями попал в аварию. Его парализовало от ног до шеи, а родители – бай-бай, отправились на небеса...

– Грустная история, – ничуть не смущаясь своего веселого тона сказала я. – А тебе никогда не хотелось умереть? Иногда жизнь кажется бессмысленной и такой несправедливой.

– Слушай, Кэтрин, что ты задумала? – вдруг глухо спросил он. – Зачем мы едем в эту гостиницу? Я не хочу.

– Давай не будем ссориться, Дэвид, – я снова положила ему руку на ногу, но уже выше. – Поверь, я ничего не задумала. Я хочу, чтобы тебе было хорошо. Ведь тебе приятно, когда я тебя глажу... вот здесь... и здесь...

Дэвид молча, глядя немигающими глазами вперед, разрешал себя ласкать. Он даже для удобства раздвинул шире ноги, спустил плавки и плаксиво требовал:

– Еще! Еще! Не останавливайся!

Откинувшись на сиденье, он напрягся в ожидании последнего толчка перед финальным освобождением, но я забираю руку и кладу ее на руль.

– Почему ты остановилась?

Сколько злости в его голосе!

– Потерпи. Мы скоро приедем в гостиницу...

– Но я хочу сейчас! – он пробует оторвать мою руку от руля и положить себе между ног. – Ты же знаешь, меня хватит и на потом...

– Да, я знаю. Но не могу терять ни одной капли твоей страсти впустую, она вся принадлежит мне... – еще не закончив фразу, я пожалела, что начала ее.

Дэвид испуганно посмотрел на меня, резко отвернулся и надел плавки. Довольно долго мы молчали. Боковым зрением я видела, что он иногда смотрел на меня и затем отворачивался к окну.

– Что значит – я принадлежу тебе? – наконец спросил он.

– Не бойся, глупенький! Так все говорят, это просто слова... На самом деле, я только хочу, чтобы тебе было еще лучше. Мне не нравится делать это рукой, я хочу тебя целовать.

Он презрительно хихикнул. Помолчав, добавил:

– Неужели тебе действительно нравится это делать? Я недавно попросил одну девчонку сделать то же самое, она отказалась. Сказала, что ей неприятно эту штуку даже рукой трогать...

– Твоя девчонка очень глупая. Я могу эту штуку, как ты говоришь, целовать с утра до вечера! И потом начинать все сначала. Но, надеюсь, ты понимаешь, что это я могу делать только с твоей «штукой»! Никому другому я никогда бы этого не делала.

Дэвид умолк, переваривая последнюю информацию. А я старалась дышать как можно тише, чтобы случайно не вызвать в нем очередного приступа раздражения.

Вдруг он повернулся ко мне и сказал:

– А как мы войдем в гостиницу, я ведь в плавках? Меня туда не пустят, – в доказательство он похлопал руками по голой груди.

– Пустяки! По дороге остановимся у магазина, я выйду и куплю тебе все что нужно. Майку, шорты, джинсы – что хочешь! – я чувствовала необыкновенный прилив энергии. – Какой у тебя размер?

– И какие-нибудь шлепанцы или кроссовки... – живо откликнулся он. – Хорошо бы нас встретили, если бы я вдруг вошел к ним голый! Представляю их рожи...

Он громко и заливисто расхохотался, полез в трусы, почесался. Мне при взгляде на него тоже стало смешно, хотя, вспомнив гостиницу, куда мы ехали, я поняла, что летом мальчишка в плавках ни у кого не вызвал бы особого удивления.

Гостиница стояла на озере, и туда на выходные приезжали из города целыми семьями отдохнуть. Ну а в будние дни огромный четырехэтажный особняк пустовал. Изредка заезжали парочки, прижимаясь друг к другу, торопились в номер, проводили там час или два, затем, несколько минут полюбовавшись видом на озеро, уезжали.

Для меня это было сейчас самое желанное место в мире, и Дэвид прав: попасть в больницу вместо райского уголка, которым мне представлялась гостиница, было бы по меньшей мере обидно. Я стала с большим вниманием следить за дорогой.

В магазине, куда я заехала минут через двадцать, особого выбора не было. Я походила между прилавками, нашла две майки, шорты, дешевые шлепанцы и, торопливо расплатившись, принесла все в машину.

– Ну и барахло ты купила, – брезгливо перебирая вещи, сказал Дэвид.

– Извини, здесь лучшего нет. Вернемся домой, поедем в хороший магазин – я куплю все что ты захочешь.

– Обещаешь? – он, хитро прищурившись, посмотрел на меня.

– Клянусь! Снимай мокрые трусы.

Мне нравилось смотреть на него. Он снял плавки. Кожа на бедрах от влажности побелела и покрылась волной мелких мягких складочек, то, что он пренебрежительно называл «штукой», сморщилось и стыдливо перекатилось в сторону. Дэвид поймал мой взгляд и раздраженно прикрикнул:

– Отвернись!

Я улыбнулась и вышла из машины. В автомате на углу купила несколько банок пепси-колы, а когда вернулась, он уже сидел одетый. Не говоря ни слова, протянула ему пепси и завела машину.

Минут через сорок мы остановились у центрального входа в гостиницу.

– Ну, и что было потом? – от долгого молчания голос у Алексея охрип. Он потянулся к сигарете, слегка задев ее плечо локтем.

– Ничего. Я никому ничего не сказала. Боялась...

– А он? – Катя почувствовала, что Алексей старается быть равнодушным, но что-то мешает. Обида. Он закурил. – Это... еще повторилось?

Ей вспомнились большое тяжелое тело, боль, страх и смеющиеся темные глаза.

– Нет, на следующий день он уехал, – соврала Катя. Ей снова стало страшно. Не так, как тогда, но в животе заныло от неприятных подозрений. – Зря я это рассказала!

Прижавшись к нему, она почувствовала его жесткое плечо и какое-то еле ощутимое сопротивление ее обьятиям.

Алексей молчал. Она отстранилась и внимательно посмотрела на него. В полумраке зарождающегося утра его лицо казалось более худым и злым. Взгляд неподвижно застыл на одной точке впереди. Почувствовав, что Катя смотрит на него, он закрыл глаза.

– Ты чего? – обиженно спросила она.

Алексей по-прежнему молчал. Катя откатилась от него на край кровати, завернувшись в простыню, села.

Какой же надо быть дурой, чтобы вот так все испортить! Какого черта меня потянуло исповедоваться?! – ругала она себя. – Теперь он возненавидит меня. Будет презирать, или еще хуже – жалеть! Идиотка! Кто за язык тянул?! Ведь дала себе слово: никогда и никому! И держала же слово. До сих пор. Так тебе и надо!Чтоб не думала: Алешка не такой, как все, он умный, чуткий! И потом, они же любят друг друга, при чем же здесь кто-то, кто был раньше?!