Золото плавней - Николай Александрович Зайцев

Соседство с горцами накладывало свой отпечаток на быт и некоторые традиции казаков. Пластуны и одевались, как горцы, причем самые бедные. Каждый поиск по теснинам и дебрям основательно изнашивал обмундирование. Походное убранство пластуна составляли черкеска – потрепанная, покрытая разноцветными заплатами; вытертая, порыжелая папаха, как правило, лихо заломленная на затылок; чувяки из кожи дикого кабана щетиною наружу или ичиги. В руках верный штуцер с тесаком, на поясе – кинжал и прычындалы: пороховница, мешочек для пуль, жирник-масленка, шило из рога дикого козла, котелок. Брали с собой в поиск и ручные гранаты. Если прижимал противник, зажигали фитили и забрасывали его гранатами, а сами – давай бог ноги, спаси Христос.

Дойдя до места у конца укрепления, на которое указал приказный Рудь, Осип и Иван ловко перемахнули через плетень и оказались на территории аула. Присев, осмотрелись, зыркая глазами, оценивая ситуацию.

Все было тихо. Селение еще спало. Только на вышках стояли караульные. Иван знаком показал, что берет того, что на дальней вышке, Осипу оставалась ближняя. Казаки перекрестились, разделились и начали.

Убедившись еще раз, что в ауле все тихо, Иван по-кошачьи, ориентируясь в ряду хижин каким-то шестым, подвластным, видимо, лишь пластунам чувством, пересек майдан и, распластавшись на земле, затаился. Роса холодом обожгла кожу лица, казак выдохнул в траву, глядя, как прогибаются под дыханием травинки, и медленно приподнял голову.

Вслушался в тишину темноты. Ни звука. Мертвое время. В этот предрассветный час на баште стоять особенно тяжело. Даже не думается, часового начинает клонить ко сну. Иван это знал и надеялся, что караульный будет менее бдительным, что будет только на руку. До бревенчатой вышки оставалось около пяти метров. «Пора», – сам ебе приказал казак, отдавая команду и запуская часы смерти.

Чтобы не вызвать подозрения, Иван осторожно поднялся, стараясь не брякнуть оружием, и медленно, развалистой походкой, по-черкесски, прошел к основанию лестницы. Прислушался. Ничего по-прежнему не нарушало тишину. Лишь кони всхрапывали в темноте да изредка били копытами землю, переминаясь в беспокойстве от нового места.

Караульные вышки черкесов по своему устройству были схожи с теми, что строили казаки. От основания до бойницы, расположенной в пяти-шести метрах над землей, вела лестница. Боковины закрывались стенками, как правило, плетеными из ивняка. Крыша крылась чаканом или камышом. Зная об этом, Иван без особого труда поднялся по лестнице. Перед подъемом к бойнице вновь прислушался. До его слуха донесся легкий храп. Караульный стоя дремал, прислонившись к стойке. Ему, может, даже казалось, что он не спал, то был минутный крепкий и глубокий сон, похожий на пропасть, в которую проваливаешься.

Скрестив руки, горец придерживал черное ружье с отполированным от долгого применения прикладом и цевьем. Голова абрека, опираясь на руки, клонилась в сторону. Мимолетный сон стал роковой ошибкой, стоившей ему жизни. Казак, не раздумывая, в два прыжка оказался возле черкеса и, выдергивая на ходу из-за голенища правой ичиги свой нож, резко всадил его в шею врага. Тот лишь успел открыть выпученные в страхе глаза и задохнулся в немом крике, хлопая веками с длинными ресницами.

Иван провернул нож, и абрек вздрогнул в конвульсиях. Заваливая рукой обмякшее тело черкеса – полежи, воин, покойся с миром, – Мишник осмотрелся, инстиктивно прижимаясь к стене и растворяясь в тени, переводя дыхание. Прошли секунды, но мало ли, вдруг сумел нашуметь и привлечь чужое внимание? Тихо. В камыши-ной крыше затренькал сверчок. Иван кивнул насекомому и решил, что сработал четко. Теперь нужно ждать сигнала Осипа и, дождавшись смены караулов, повторить маневр со вторым караульным.

Момуль тем временем бесшумно подымался по лестнице к смотровой площадке первой вышки. Как и Иван, Осип, замирая на месте, вслушивался в тишину. Ветка лестницы под ногой опасно прогнулась, но выдержала, в последний момент казак перенес тяжесть тела на другую ногу. Замер. Под мышкой взмокло, и по телу потекли капли холодного пота.

Тихо, только сверху, у бойницы, слышались поскрипывания плетенного из ивняка пола. Караульный не спал. Казак мог видеть его ноги, когда тот, проходя по периметру смотровой площадки, останавливался перед люком. План созрел мгновенно. Медлить было нельзя. Дождавшись, когда черкес сделает новый круг и остановится у люка, Осип, присев, выпрыгнул кверху, выпрямляясь в струну, схватил черкеса за голенища сапог и с силой рванул на себя, стягивая вниз часового. Не давая опомниться обезумевшему от неожиданности горцу, казак зажал ему своей крепкой ладонью рот, потянул голову на изгиб вверх и полоснул кинжалом по горлу. Горячая струя брызнула из раскрытой смертельной раны, заливая плетеный пол. Черкес захрипел, засучил ногами. Захватал за руки, но хватка быстро ослобевала. Тело горца, содрогаясь в предсмертных судорогах, напряглось и спустя мгновение обмякло.

«Эх, хай йому грэць, – чертыхнулся тихо Осип, – кровы дюже богато налыв. Перепачкался весь». Отерев холодную сталь кинжала о черкеску горца, Момуль перевернул бездыханное тело на спину. «Так меньше течь будэ», – подумал казак. Поднявшись осторожно на смотровую площадку вышки, он всмотрелся в туманную утреннюю хмарь. В сером воздухе уже можно было различить очертания местныхсаклей и жилищ. Заметив на противоположной вышке движение и признав знакомую фигуру Ивана, Осип махнул ему рукой: «Все добре». Друг ответил таким же знаком.

Снизу послышался негромкий говор. Момуль, наклонившись, посмотрел туда, откуда слышались голоса. Внизу стояли трое черкесов. В руках один из них держал то ли ведро, то ли бадейку. Видимо, это был тот, кому было поручено приглядывать за лошадьми. Двое других явно были сменными караульными. Значит, с минуты на минуту следовало ждать «гостя». Что-то тихо сказав друг другу, так, что слов не разобрать, черкесы разошлись каждый по своим делам. Осип заметил, как горец с ведром прошел в загон, где временами слышалось конское фырканье. Один из предполагаемых караульных направился к вышке, на которой сидел Иван. Другой стал не спеша подыматься наверх, прямо в руки. «Иди же сюда! Быстрее», – пронеслось в голове. Осип напрягся как пружина. Нужно было действовать молниеносно. Своих черкесы знали хорошо. То, что Момуль владел их языком, не говорило о том, что к нему не отнесутся с недоверием или не примут сразу за чужака. Нюх на гяуров, коим враждебные горцы считали не только русских, но и казаков, у них был, как у хищников на добычу.

До уха Осипа долетело учащенное, шумное дыхание черкеса. Пахнуло чесноком и смешанным запахом пряностей.

Так дышит человек, когда ему приходится преодолевать какое-то препятствие или подыматься в гору. Оставались считаные секунды. Здесь или пан, или пропал. Сейчас!

Осип,