Министерство по особым делам - Натан Энгландер

Поднимать такой шум из-за тринадцати книг! Две ходки, две стопки на полу в ванной, канистра керосина с балкона. Для костра в квартире ванна – самое подходящее место, если, конечно, ты не намереваешься сжечь дом. Вода под рукой, легковоспламеняющихся вещей нет. Кадиш снял с крючка гибкий шланг душа, оставил его болтаться, открыл ставни оконца и, выключив свет, высунулся наружу: вдруг кто-то из соседей вешает белье? Увидит дым, вызовет пожарную команду с полицией? И результат, как случалось со многими его планами (после истории с носом Лилиан он и сам это осознал), будет противоположным желаемому? Кадиш дождался темноты. Чем позднее, тем безопаснее в смысле соседей, но надо провернуть все до прихода Пато и Лилиан. Лилиан в последнее время засиживалась на работе допоздна, а сын опять где-нибудь мутит воду и едва ли явится раньше матери.

Если жечь книжки по одной, дыма будет не больше, чем от подгоревшего ужина. Скандал, правда, разразится страшенный. Но Кадиш знал: он защищает семью, и эта защита будет куда надежнее двери, которую поставила Лилиан. Она не подаст виду, пока Пато будет бушевать, но Кадиш не сомневался: за это она ему многое простит. Ночью она прижмется к нему, обовьет рукой, поцелует в затылок.

На растопку Кадиш пустил Лермонтова. Плеснул керосина, зубами вытащил из пачки сигарету, закурил, спичку швырнул на книгу в ванне. Вспыхнуло пламя.

Спичка оставила пятнышко на обложке, дырочку от спичечной головки, вокруг нее плясали безобидные желтые языки огня. В полумраке ванной комнаты они действовали на Кадиша умиротворяюще. Приятные минуты: он делает то, что необходимо, и ничего плохого пока не произошло. Он никогда не ждал от жизни счастья, но минуты радости случались, и они грели душу. Вот и эту он сохранит в памяти. Однако пламя охватило книжку лишь на миг, гореть она не горела.

Наконец обложка поддалась. Потом начали скрючиваться страницы. Кадиш знал, что Пато взъярится, но только сейчас, глядя на горящую книгу, спросил себя: а вдруг он недооценил силу его ярости? Есть что-то такое в единичных случаях, думал Кадиш, отчего они расстраивают нас сильнее. И так всегда. Кадиш швырнул брошюру поверх Лермонтова. Вот почему на первой странице его газеты всегда войны и катаклизмы. Дело не только в масштабах. Совести легче приспособиться к катастрофам. А от единичной смерти, смерти одного человека, хочется отвести глаза. Лучше уж так, как говорит Пато: гигантский костер на центральной площади, гора книг превращается в пепел.

Кадиш взял еще одну книжку, развернул, как экспонат на выставке. От двух книг дым стал едким. Кадиш раскрыл оконце пошире, и дым – почти по прямой – потянулся к нему и просочился в колодец двора. Над головой Кадиша, подобно светлячкам, полетели, закружились по ванной комнате кусочки сгоревшей страницы. Дым загустел, Кадиш понял, что курить здесь нелепо, выбросил сигарету в ванну, а самой большой книгой стал махать над угольками. Вспомнив, как медленно занимался огонь, подлил керосина. Но на этот раз все пошло иначе. Страницы намокли, стали гореть быстрее, он бросил в огонь еще одну книгу – приглушить пламя и сел на пол. Стало жарко. А вдруг ванная комната и впрямь загорится? Ванна и кафель на стенах уже почернели. Ничего, потом он все отскребет, золу выметет. Он стал действовать ритмично, жечь книги равномерно. А напоследок, словно он ее сберегал, Кадиш бросил в огонь любимую книгу сына. Это получилось случайно, но, выходит, чутье у него работает.

Он ворошил последнюю книгу палкой вантуза, как угольки в камине, и вдруг, едва его не опрокинув, в ванную ворвалась струя свежего воздуха: это распахнулась дверь. Пытаясь понять, в чем дело, Кадиш поднял голову, и взгляд его упал на зеркало, в котором просматривалась часть коридора. В воздухе плавала дымка, зеркало затянулось туманом. В ванной все еще мерцали последние угольки, Кадиш напряг зрение – и из дымки возникло лицо, но чье – непонятно. Впрочем, если вглядеться пристальнее, попытаться догадаться, что же это за призрачное видение, можно было узнать, кто это. Видение выдавал нос. Теперь – один на все семейство.

Последняя книжка не успела сгореть. Ей только предстояло заняться. Но Пато уже подскочил к отцу, одной рукой – чтобы не упасть – ухватился за край ванны, другой выдернул книгу и бросил на пол. Она зашипела, в воздух взлетел снопик искр. Пато обжег пальцы, сунул их в рот.

– Не надо, – сказал Кадиш. Протянул руку к крану, включил воду. – Давай сюда, – указал он: кран закрывали дым и пар. – А лучше – на кухню, в холодильнике должен быть лед.

Пато уже вытащил руку изо рта и теперь смотрел на кончики пальцев: не появятся ли пузыри. Потом опустил руку и посмотрел на отца. Сколько раз Пато бежал по коридору, чтобы опередить отца по дороге в ванную – единственную комнату в их квартире, где можно запереться. Сколько раз Пато опасался, что Кадиш – как минуту назад сам Пато – ворвется в эту дверь. Такое случалось. Кадиш в ярости пытался высадить дверь плечом, на двери остались трещины. Сейчас роли поменялись, но до такого бешенства Кадиш не доходил. Да, он колотил в дверь, дверь трещала, но проникнуть в ванную ему ни разу не удалось.

Пато пришла в голову та же мысль – роли поменялись, и он вдруг понял, почему Кадиш не доводил дело до конца. Он гнался за сыном, но это была имитация погони, он пытался выломать дверь, но не выламывал ее. Ворваться в ванную Кадишу не очень-то и хотелось.

От этих мыслей на душе у Пато заскребли кошки, и, взмахнув обожженной рукой, он заехал отцу прямо в новехонький нос. Нос не сломался – Мазурски сделал свою работу на славу, основание могучей кости не тронул.

Шея у Кадиша была бычья, она амортизировала удар, так что и череп не треснул, мозги не выскочили. Челюсть у него была массивная, нос, как мы знаем, всем носам нос, голова – настоящее пушечное ядро. Поэтому вышел не нокаут, а всего лишь нокдаун. Кадиш медленно поднялся, помотал головой, подошел к зеркалу, глянул на себя. Но хлопья сажи, дым, к тому же у Кадиша от удара помутилось в глазах – и ничего, кроме какой-то тени, он не увидел. Пато смотрел на руку: выступят пузыри или нет? А Кадиш – он же только что оправился после операции – думал: неужели под глазами снова появятся черные круги?

– Лучше бы мне врезал кто-то другой, – сказал Кадиш. – При потасовке на футбольном поле, либо при разборке с твоей шайкой-лейкой. С другой стороны, неплохо, что меня шарахнул ты: выходит, не такой уж ты маменькин сынок. В этом мире надо уметь за себя постоять.

– У нас с тобой ничего общего, и так было всегда. А значит, мне пора тебя официально освободить от себя, – сказал Пато. – Сделаем вид, что меня вообще не было. И пойдем каждый своей дорогой. У меня не будет отца, у тебя не будет сына.

– Хочешь, чтобы я для тебя умер? Ты ведь это предлагаешь? Но так не бывает. – Кадиш легонько потрепал сына по щеке. – Многие сыновья попадают в затруднительное положение, ты – не первый. И вот что я тебе скажу: есть вещи, которые легко не даются.

– Ты-то что знаешь про отношения отца и сына? Откуда тебе это знать?

– Еще как знаю, – парировал Кадиш. – Я никогда не видел отца, ничего о нем не знаю, вот почему я в этом вопросе дока. И я тебе так скажу: расплеваться с отцом – непросто.