В свободном падении - Антон Секисов

сегодня с тобой не так. Может, ты заболел? Может у тебя появилась опухоль в мозге?

— Ебануто — то что нужно, — я ещё немного повозился с волосами, но в итоге опять просто их растрепал. Повязал на шею шёлковый голубой платок.

— Теперь ты похож на неухоженного педрилу, — подумав, прокомментировал мой новый образ Фил.

— Это ладно, — отмахнулся я. — Скажи мне главное, Филя… Но сперва отдай сюда мою гитару… (Филипп несколько раз подряд издал на редкость тошнотворные, гадкие звуки). Так вот, скажи мне, Филя, готов ли ты сокрушить сегодня основы мироздания?

Филипп молча мотнул головой. Видимо, он не был готов. Или, может быть, ему просто не нравилось, когда его называли Филей.

Клуб «Перестройка» находился на Электрозаводской, в огромном отдалении от метро: можно было доехать до него разными путями — автобусом, троллейбусом, трамваем или даже электричкой, но мы выбрали пеший путь и сильно ошиблись. Сначала с неба зачем-то пошёл серый снег. На нас посыпались редкие, но крупные его хлопья, а потом, стоило нам отойти от остановки на приличное расстояние, поднялась метель, злая и невоздержанная, как пьяная женщина с разбитой судьбой. Фил кутался в куртку и однообразно, но прочувствованно матерился, грозя небу замёрзшим кулаком. Я же пытался изо всех сил закрыть от холодного ветра оголённые грудь и шею, но всё равно под куртку набивались целые охапки снега, оседавшие в основном на платок. Я дрожал от холода — ни куртка, ни тонкий дедов пиджак категорически не желали греть.

Движение затрудняла постоянно спадавшая с плеча гитара, приходилось постоянно останавливаться и возвращать на место этот бесполезный груз. Свою гитару я искренне ненавидел и привычно посылал ей все мыслимые проклятия. Та выслушивала их так же привычно, чтобы потом улучить момент и отомстить мне очередной выходкой.

Последние 6 или 7 лет эта дешёвая китайская подделка с фальшивым звуком методично отравляла мою жизнь. За эти годы она поистрепалась так, что выцвела до серого цвета, потрескалась и покрылась вмятинами. Я бросал эту дрянь где придётся, надеясь, что её украдут или я забуду её сам, но она упорно ждала меня, пыльная и никчёмная. Струны беспрестанно рвались на ней, а хорошие мелодии упорно не желали писаться.

Все мелодии в группе за последние годы в одиночку сочинил Вадим. Счастливый обладатель американского «Фендера», он ежедневно протирал свой элитный инструмент смоченной спиртом ваткой. Глядя на эту сладкую парочку, на Вадима и его «Фендер», я был уверен, что как только избавлюсь от своего шестиструнного позорища и также обзаведусь достойной гитарой, сразу начну сочинять не хуже самого сэра Пола.

Одно утешало меня: брать в руки это пластмассовое говно мне приходилось очень редко — мы почти не использовали вторую гитару на выступлениях. Но сегодня была другая задача: я хотел произвести как можно больше шума, любой ценой. Я хотел, чтобы у Горбача лопнули перепонки и задымилась лысина, чтобы глаза вытекли из глазниц, чтобы мозги расплавились от нечеловеческой громкости и мощи. Представляя его мозги, растёкшиеся по паркету, я шёл и злорадно усмехался, хотя, в общем, не питал к хозяину «Перестройки» недобрых чувств и не желал отмщения.

Скорее, мне было совершенно наплевать. Горбач наказал себя сам или наказало его провидение: девушкой, которую с двух шагов не отличить от грязного и опасного мужика, пивным беременным брюхом, уродливым носом и блёклой лысиной.

Мне же хотелось всего лишь красивого и достойного финала для нашей в целом безрадостной «перестроечной» эпопеи. Я хотел, чтобы эта никчёмная местная пьянь, что не ценила нас, запомнила нас навсегда, запомнила, как блеснувшую перед ними, и навсегда растворившуюся, ставшую недостижимой кометой. Нет, мы не уходим победителями, но и проигравшими не уходим тоже — я так считал.

Сначала в глаза бросился карниз — прогнивший и хлипко нависающий. Рельефная кирпичная стена, пустая парковка… И вот, скрытый между стен подвал, неприметный, но мрачный. Это и есть «Перестройка». У входа стоял Горб, куря и сплёвывая. Его унылая потасканная плешь была щедро обсыпана снегом.

— Не верю глазам, да это же те самые «Деграданты»! — Ухмыляясь и потея от натуги, пытался быть саркастичным Горб. — Идут на свой прощальный концерт, подумать только. Какая потеря для мировой рок-сцены…

Я грубо и бессловесно подвинул его плечом, и мы прошли внутрь. Кстати, группа наша так и называлась: «Degradants», или, если угодно, «Деграданты». И не стоит смеяться, если название покажется вам претенциозным и некрутым. Нужно же группе иметь какое-то название, чтобы бронировать базу или чтобы писать его на своих пластинках — и вот, мы писали — «Degradants», латинскими буквами. Не нравится? Так другие варианты были ведь ещё хуже!

Может быть, вы предпочли бы скорее нечто женско-лесбийское, рождённое воображением басистки Киры: «Брызги солнца», «Капли никотина», «Ладони»?.. Или вы, подобно Вадиму, желали бы литературно-философских аллюзий: «Грей и Дорианы», «Мёртвые без погребения», «Посторонние», «Листья травы»?.. Или вот вам варианты традиционалиста Фила: «Уёбки», «Гнойные пидоры», «Ёбнутые», «Пиздострадальцы»…

В фойе клуба было безлюдно и гадко, как в привокзальном туалете ночью. Клуб «Перестройка» не был предназначен для прослушивания музыки, зато идеально подходил для того, чтобы драться, блевать и мочится на пол. Здесь подавали дешёвое пиво с мёртвыми насекомыми, которое разливал вечно похмельный бармен, а разносили маленькие и злые, как тролли, официантки. 2 или 3 раза в неделю любительские группы устраивали здесь сборные концерты, на которые иногда набивалось много народу. В такие дни широкие и грубые дубовые столы тесно приставлялись друг к другу, так что если кому-то из первых рядов хотелось уйти, ему необходимо было для этого лезть под столом или, наоборот, перешагивать по нему ногами. Драки здесь никогда не начинались и не заканчивались, а шли почти уже незаметным фоном. Общей убогости интерьера — в виде упомянутых грубых столов, а также голых кирпичных стен ничто не нарушало. Если бы на стене вдруг оказалась какая-нибудь картина или другой декоративный элемент, в руках посетителей он мгновенно бы превратился в орудие для побоев или метания в артиста. Единственным материальным вознаграждением за концерт в «Перестройке» служила пятилитровая канистра с пивом, с которой всегда единолично и с большим энтузиазмом расправлялся Фил.

Только что закончила играть группа «Долбаные гегельянцы», их солист, Анатольич, пожилой юноша с пушистыми бакенбардами, как у Ленни Килмистера, пил пиво за барной стойкой, развалившись на табурете вольготно, будто сидел на диване. Рядом стоял чехол с гитарой, набитый, помимо гитары, всякими примочками, призванными сделать убогое звучание его инструмента более разнообразным.

— Привет, дебилы! — он помахал нам рукой, приветливо улыбнувшись. Зубы его были в ужасном состоянии. О печени и других