Свидетель - Галина Манукян

Темнота была неудобной. Только оставшись без света, понимаешь, как много он дает. Так, наверное, всегда — всё используешь, как должное, пока не лишишься. Без света мир сужается до контуров, до расстояния вытянутой руки и звуков. Говорят, слепые слышат лучше… Я пока нет. Слепая… — язык не поворачивался так назвать себя, мышцы снова напряглись, будто готовясь отразить удар извне. Но фраза «я принимаю» лишила меня еще одного приступа истерики. Она уместна, но не в моем случае. Главное, — закончить игру тысячелетий, к черту ее! Надоела! Я сосредоточусь на этом.

Всё-таки ударившись плечом об угол шкафа, я выставила руки и направилась во мрак. Не больно наткнулась лбом о торец открытой двери и оказалась за пределами комнаты.

Наверное, Валерию тяжелее: не зная закономерности, считать, что тронулся умом и поддался «голодным демонам» в первый раз. А сколько жизней мы кормили, этих ненасытных гадов, питающихся низменными страстями, — претов, как их называют буддисты? Раньше упоминания о них я считала мифологией, выдумками древних, теперь, когда я столкнулась с ними лицом к лицу, я знаю, что они реальны.

Живут, как вирус, в каждом из нас и ждут, когда мы затемнимся, чтобы выпустить их наружу и накормить до отвала. Но я больше не стану. Осознанно отказываюсь!

А Валерий? У него свой выбор. Интересно, все ли он помнит об этой ночи? Он был так пьян… Но теперь даже издалека я чувствовала след его вины — он тлел, словно искры от костра на сухой земле; чуть дунь, прикрыв ладонью, и разгорится, обожжет больно.

Говорят, чувство вины — хороший крючок, на него подсаживают и получают над человеком власть. Мне не нужна была власть над Валерием, мне бы только освободиться самой…

Повернув направо, я медленно пошла по коридору, утопая босыми ступнями в мягком ворсе ковровой дорожки. Сделала десять шагов, еще десять. Где-то здесь, наверное, располагалась центральная лестница и лифт. Я повернулась в ту сторону, где, по памяти, должны были начинаться ступени. Увы, тут тоже было темно, только похожие на гигантские одуванчики световые шары летали ниэе. То тут, то там вспыхивали светляками искорки, всполохи, пунктирные линии. Темнота не была мертвой, в ней что-то жило, двигалось по еще непонятным мне законам. И, если бы не твердь под ногами, можно было подумать, что я парю в центре черной грозовой тучи. Это пугало и завораживало. Послышался тихий шелест раскрывающихся дверей лифта, и, обернувшись, я увидела желтый приземистый контур.

— Варенька! Мне Валера рассказал, что ваше состояние драматически ухудшилось. Это правда? Я опасался, опасался, что так будет, я предупреждал… — суетливо начал пришедший голосом доктора. Его контур был кругл, размыт и лишен привычной бородки. И вдруг он осекся и испуганно спросил: — Откуда у вас синяки на запястьях? А на щиколотках?

Ответить мне не дали внезапно выскочившие из темноты Валера и Сергей. Я безошибочно определила их контуры, и что-то еще, пока неуловимое, похожее на запах, который не распознать ни одним органом чувств.

Интересно, а вдруг всё это тоже галлюцинация? Как Женька говорит: «Круто вштырило» — не в моем духе, конечно, зато из песни слова не выкинешь.

— Варвара, мы едем. Сейчас пройдешь полную диагностику в офтальмологической клинике. Лена, мой секретарь, записала нас на три, надо торопиться, — выдернул меня из размышлений Валерий. Его напряжение было не только в голосе, но и в воздухе вокруг — оно потрескивало теми самыми красными искрами тлеющих углей. Это было ново, я засмотрелась, а Валерий продолжил: — Сергей поможет тебе одеться. Без лишних разговоров. И, Георгий Петрович, не беспокойте Варвару расспросами. Пожалуйста.

— А полиция? Шиманский? — спросил Сергей.

— Обследование проведут инкогнито, её имя не всплывёт, — ответил Черкасов. — Что ни говори, а деньги делают всё, — и повернулся ко мне: — В Майбахе Сергея тебя никто не будет искать. Имей в виду.

— Почему инкогнито? Почему искать? — робко спросил Георгий Петрович, но его вопрос так и повис в темноте, закачался на сквозняке мерцающим мыльным пузырем, готовым лопнуть. Меня повели обратно в комнату, и, обернувшись, я заметила, что пузырь увеличился, а его упругие стенки заколебались еще сильнее. Возможно, доктор о чем-то догадался? Испугался? Наверняка. Ведь он до сих пор боялся позора больше всего на свете.

Я не озвучила свою мысль: станут ли они слушать слепую и умалишенную?

И всё закрутилось.

По ощущениям кто-то поправил задравшиеся края джинсов, подал носки, потом меня обули в кроссовки и одели во вчерашнюю куртку. Как маленькую, честное слово. Надо приспособиться к темноте, — думала я. Мне не нравилось быть беспомощной, хотя… если принимаю, надо побыть и такой, наверное.

И от Валерия, и от Сергея накатывали на меня волны тревоги, но разной — от Валерия смешанной со страхом и чувством вины; от начальника охраны — с подозрением. Казалось, он посмотрел на меня, вдохнул духоту комнаты, и понял то, что провело между ним и его боссом четкую границу недоверия.

Когда Сергей помогал мне садиться с машину, я коснулась его руки, и темноту застила яркая череда кадров. Ух ты! Здравствуй, младший братец, Радж!

Я прокручивала их в голове, ныряя то в один, то в другой всю дорогу. И только в клинике именитого профессора меня заставили отвлечься. Я отвечала на вопросы, позволяла заглядывать в мое глазное дно и делать всевозможные манипуляции по большей мере с моей головой и глазами, попутно наблюдая за сферами чужих эмоций.

Темнота удивляла: мой мир не сузился. На мгновение схлопнувшись, он раскрылся, как ночной цветок, обнаруживая то, что мы не замечаем, полагаясь исключительно на зрение. Новый мир был богатым и удивительно говорящим: вопросы, сомнения, недоверие, кокетство медсестры при виде Валерия — все имело свой свет. И теперь я его видела.

* * *

Я не знала только одного, что Георгий Петрович не поехал с нами, сославшись на жутчайшую головную боль. Он сделал то, что никогда доселе не делал: пробрался в святую святых охраны — комнату видеонаблюдения.

Ребята были на обходе, Сергей уехал, остальные охраняли периметр. Доктор был волен делать всё, что захочет. С опаской и съежившимся в груди сердцем Георгий Петрович нашел на сервере «Гостевую № 4. Третий этаж», выбрал дату, время и начал смотреть.

С каждой минутой он вжимался в кресло, оставлял потные отпечатки пальцев и ладоней на столе и поручнях. Повторял: «Не может быть… Как же так… Господи, как ты позволил…» Перематывал, не в состоянии видеть всё, и отчаянно боясь быть застигнутым за таким позором. Догадался, как скопировать запись на флэшку. Та пудовым грузом упала в карман брюк, и доктор вернул запись на место.

Расстегнув ворот рубашки, Айболит вышел на веранду. Ему не хватало воздуха, не хватало решимости справиться с дилеммой: его доброе имя оказалось рядом с именем злодея. Он ведь уважал Валерия, верил ему, любил почти, как родного! А теперь не сможет даже в глаза посмотреть. Не захочет. Но благосостояние семьи, к которому все давно привыкли, тоже повисло на ниточке. Георгий Петрович мерил шагами веранду и мучительно думал. Затем сложил свои вещи в портфель, сел в автомобиль и, когда поместье Черкасова осталось позади, съехал в придорожный карман. Солнце пригревало, сожалея о лете. От золотых листьев осин и берез рябило в глазах. Георгий Петрович вытер платком пот со лба, положил под язык валидол и набрал номер полиции.