Слабое свечение неба - Юрий Владимирович Сапожников

хочет испепелить твоих друзей. Савельев выцелил оператора подмышку, на выдохе, не затягивая, плавно выбрал спуск, зная, что попал еще до того, как увидел неловко упавшего набок солдата с громоздкой ракетной трубой.

Понтоны потихоньку всплывали обратно, подтопленные весом танка, который разобравшись с противниками, на миг остановился в низине на правом берегу, в командирском люке показалась фигурка в ушастом шлемофоне, махала рукой бегущему через реку Георгию. Мыза и Костя уже были рядом с остывающей многотонной братской «восьмидесяткой», там, где недавно еще кучковались для атаки фашисты, теперь рассеянные, раненые, уничтоженные. В рацию шипело, сержант Миша вызывал Савельева:

— Жора, прием… Остановись, прикрой с нашего берега. Я ребят на броню посажу, прокатимся до дороги, где вчера СОБРа колонну они размолотили, поглядим, далеко ли убежали гады. Полчаса займет, край…

— Понял, — Савельев остановился на мосту посреди реки, с трудом переводя дух в гудящей груди, — В бой не вступайте! Приказ…

Он потихоньку вернулся назад, поднялся на взгорок, обернулся, чтобы как раз успеть заметить — Т-80 взбирается на холмик, переваливает бугор с поворотом, уходя на шоссе, на запад. На секунду крошечные фигурки на броне подняли в приветствии руки, помахали ему и исчезли на фоне серого горизонта, будто никогда их в этом мире и не было.

К обеду день надумал погаснуть. Савельев только успел добраться до уничтоженной позиции капитана, прикрыл ветками его уже коченеющее тело, как тучи совершенно затянули сырое небо, прогнали прочь всякую робкую надежду и разродились совершенно настоящим, стылым ливнем. Чтобы Георгию не казалось, что это вот — в дополнение к мертвому Зорину со строгим грязным лицом — и все гадости на сегодня, ожила рация и спокойным голосом сержанта-танкиста Михаила сообщила:

— Командир, прием… На трассе вижу колонну техники. Идут к переправе. Коробок наблюдаю пять, транспорт, БМП. Остаюсь в лесополосе, прикрою отход… Как понял, прием? Задержу недолго, уводи детей, командир. Пацаны остались со мной. Ответь…

— Двигаюсь к вам, понял!

Савельев в который раз припустил мелкой рысью по раскисшему берегу, между делом слушая нарастающий грохот своего сердца изнутри в ребра, рация снова настойчиво шипела, теперь прерывающимся Мызиным сипом:

— Жора, Жора-а-а, прием, братик… Ты детей уведи, бегите, ну-у-у?.. Ради моих, ради ихней мамки. Успее-е-ем ищо с тобой гадов пострелять, уходи, лады? Прием, старый… Ну-у-у, договорились!..

Бой разгорелся за лесом, на трассе на правом берегу Северского Донца, рос, ширился разрывами, еле слышными пулеметными трелями, там, за голыми березовыми вершинами, разматываясь, поднимался черный дым. Кто-то уже горел, но бахали танковые орудия вразнобой и на все лады, значит, еще сражается заблудившийся танк 47-й дивизии …

Проснувшись, устав ждать победы от бестолковых машин и пехоты, заворчали недовольные гаубицы, выдохнули шуршащим дыханием, харкнули свистящими на излете из глубины дождевых туч фугасами по обновленным координатам. Разрывы подняли оба берега на дыбы, земляные вулканы вырастали неумолимо ползущей вперед полосой сплошного ада, лупили комьями по спине и затылку бегущего к привязанным уже близко с подступающей смертью, пленным азовцам, Савельева. Все бы ничего, но откуда-то вступила в истребительную музыкальную партию батарея «Градов», пославшая визжащий первый залп прямо в обнажившую илистое дно, изумленную, выплеснутую на берега реку. Пощады больше не будет. Надоела фашистам эта комедия — накрывают ракетами, чтоб места живого тут не осталось.

Савельев приметил березку, где с ночи привязал пленных азовцев, свернул к ним, припоминая, что до норки детей, вырытой в склоне оврага, еще километр ходу.

— Федор, давай руки, освобожу! Ну, быстрее, накрывают, видишь, ракетами лупят. И ты, малой, давай живо! Побежите вперед меня, без глупостей только. Выведу вас из-под огня!

Георгий, стоя на промокших коленях рядом с втянувшим голову в плечи пожилым, тянулся к его связанным кистям, запоздало замечая в выцветших глазах с красными веками сожаление, понимая, что руки пленного только для виду обмотаны уже размочаленными веревками. Адский огневой вал продолжал размалывать пропитанную ливнем, готовую к уничтожению реальность, но Савельеву казалось, что полет снарядов на секунду замер, болванки остановили вращение и повисли в воздухе, мир затих, превращаясь в последний черно-белый фотоснимок. Узкое лезвие кинжала он почувствовал, когда игольный кончик, пройдя насквозь почку и диафрагму, продырявил легкое, на обратном пути выпуская воздух из грудной клетки под замызганное термобелье.

— Для чого, Кирило? — щурясь, спросил пожилой, принимая на расставленные руки оседающего Савельева, — Бег бы так…

— Вин ворог, дядько, — крикнул в ответ молодой азовец, пружинисто вскакивая на ноги, и убирая тонкое лезвие во вшитые в брючину ножны. Он подхватил винтовку Савельева, пригибаясь, побежал к реке, с полдороги остановился, гаркнул: — Ти йдешь, старий?! Кинь орка, нехай подыхае, — не дожидаясь ответа, махнул рукой, исчез за крутой береговой насыпью.

Симфония преисподней достигала апогея, гаубичные залпы стали беспрерывными, добавляли глубины и баса, но основную партию вели реактивные ракеты «Градов», выворачивающие тонкую материю бытия наизнанку, грубо, так что она трещала по швам. Старый азовец бережно подтянул Савельева под мышки повыше, пристроил рядом с собой спиной к стволу березы, аккуратно стирал ему рукавом кровавую пену с сухого, в черной щетине, приоткрытого рта. Савельеву становилось все труднее дышать, каждая новая порция влажного, весеннего воздуха с новой силой разрывала грудь, подпирала колотящееся, толчками выдавливающее кровь ему в рот сердце. Он пытался сказать Федору про детей, укрытых в овраге неподалеку, про наступающую колонну его соотечественников, запутанных чужими свастиками, просить его, чтоб увел этих малышей подальше и спрятал — ради милосердия, ради жизни, но слова не шли, лишь бились в голове бабочками, быстро теряющими силу.

— Ну, ты полежи, хлопец, отдохни маленько, — уговаривал его, закрывая лицо от летящих комочков поднятой взрывами земли, старик-азовец, — Куды нам с тобой ныне спешить? На-ко вот, смочи губы, вода с неба льет, — и он поил Георгия со своей заскорузлой, сложенной лодочкой, ладони дождевыми невесомыми каплями.

Внезапно, канонада оборвалась, рассыпавшись умолкающими, скачущими по полу изорванными бусами, будто стертая с просветлевшего неба парой стремительных птиц, павших сверху из-за облаков, с нарастающим свистом промчавшихся туда, куда ушел в последний заслон танк с буквой «зет», вместе с командиром Михаилом, толстым застенчивым мехводом Серегой, обстоятельным наводчиком Романом, ушел, увозя на броне веселого СОБРа Костю и изуродованного ненавистью слесаря с Луганщины Николая с позывным Мыза.

Савельев отчетливо вдруг понял, что он снова юн, он в доме своего детства, живы его родные, живы эти пацаны, ушедшие недавно в безнадежный бой, и даже капитан, укрытый им ветками на речном берегу неподалеку, тоже жив и не искалечен. Сквозь прикрытые веки ему чудилось, что через тучи пробилось солнце,