Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо - Сергей Цветков

Любецкий замок. Конец XI в. (Реконстр. Б.А. Рыбакова)

Съезд в Любече стал важной вехой в развитии древнерусской политической системы. Полностью уходить от предначертаний Ярослава его внуки не захотели, и раздел 1054 г., через голову поколения, как в зеркале, отразился в Любецких постановлениях. Сыновья Ярославичей, по взаимному уговору, водворились в тех же самых волостях, которыми владели их отцы. Но легитимной основой этого распределения столов был уже не принцип старшинства, а отчинное право, объемлющее только старшие ветви княжеского рода и примененное по отношению к ним таким образом, чтобы генеалогические отчины совпали с территориальными. Для младших же князей имел значение другой прецедент: не принцип отчины и не завещание Ярослава, а наделение их волостями по распоряжению покойного князя Всеволода. Любецкий «поряд» выдвинул также новую гарантию неприкосновенности волостей: если по завету Ярослава защита обижаемого находилась в компетенции старшего князя, то теперь князья должны были восстанавливать справедливость сообща.

Возможность проверить прочность Любецких соглашений на практике возникла сразу по окончании княжеского съезда, ибо пострадавший и обидчики не замедлили явиться.

Давыд Игоревич и Василько Ростиславич возвращались из Любеча в свои волости проездом через Киев, где задержались на несколько дней по приглашению Святополка. Василько отправился по монастырям на поклонение, а Давыду было не до богомолья. Летописец пишет, что некие «мужи» из его свиты – Туряк, Лазарь и Василь, которым «влезе сотона в сердце», начали наговаривать ему, будто «Володимер сложился есть с Василком на Святополка и на тя», и Давыд поверил «лживым словесам».

Почему имя Мономаха прозвучало в довольно странной связке с Васильком, с которым у него прежде не было никаких дел, и какими аргументами совращенные дьяволом клеветники подкрепили свой навет, летопись не сообщает. Дальнейшие события показывают, что настоящей целью заговорщиков был не переяславский, а теребовльский князь, ставший единственной жертвой этой интриги.

Василько славился своей храбростью и необыкновенной предприимчивостью. В 1091–1092 гг. мы видели его предводителем набегов половцев на Венгрию и Польшу, а еще ранее – участником выступлений Ростиславичей против владимиро-волынских князей. Случившаяся с ним трагедия застала его среди приготовлений к еще более обширным предприятиям. Впоследствии Василько сам поведал о своих далеко идущих планах. Оказывается, на исходе 1097 г. он ждал прихода наемных орд берендеев254, печенегов и торков, с которыми собирался сперва воевать Польшу, чтобы отомстить ей за обиды, причиненные ляхами Русской земле, потом «перенять» (захватить) дунайских болгар и поселить их в своем княжестве и, наконец, совершить поход против половцев «и либо славу себе найти, либо сложить свою голову за Русскую землю». Вероятно, именно эти широкие военные сборы обеспокоили Давыда Игоревича, который то ли сильно трусил перед своим неуемным соседом, подозревая его в намерении захватить владимирский стол, то ли сам строил против него козни, желая присоединить галичские земли к своему Волынскому княжеству. В любом случае воинственный теребовльский князь был ему крайне неугоден и опасен.

Задумав избавиться от Василька, Давыд Игоревич не подозревал, что затевает игру, в которой не будет победителей.

Своими действиями он ввергнул Русь в ожесточенную трехлетнюю усобицу, едва не разрушил устои Любецкого договора и в итоге навлек на себя ту самую беду, что всеми силами пытался предотвратить, – изгнание с владимиро-волынского стола.

Итак, поверив навету своих «мужей», Давыд стал уговаривать Святополка схватить Василька и выдать ему на расправу. «Кто есть убил брата твоего Ярополка, а ныне мыслить на мя и на тя, и сложился есть с Володимером? – взывал он. – Да промышляй о своей голове». От таких слов Святополк «смятеся умом» и не знал, что подумать. А Давыд напирал: «Аще не имеве [не схватим] Василька, то ни тобе [не видать] княженья Кыеве, ни мне в Володимери». Неопровержимых улик, доказывавших наличие сговора между Васильком и Владимиром, у него не было, но его убежденность заронила в голову Святополка боязливую мысль: «Еда се право будет?» – а ну как это правда? И великий князь дал согласие на арест Василька.

Чтобы как следует подготовить задуманное, Святополк утром 5 ноября послал к Васильку гонца с просьбой повременить с отъездом: «Не ходи от [до] именин моих»255. Но Василько отказался остаться, он торопился домой, боясь, что приглашенные степняки начнут рать без него. Давыд и это сумел поставить ему в вину. «Вот видишь, – сказал он Святополку, – не хочет уважить тебя, господина своего, в твоем же граде. Что же будет, когда он уйдет в свою волость? Сам увидишь, что займет Туров, Пинск и прочие грады твои, тогда помянешь меня. Покончи с ним нынче же: схвати и выдай мне»256.

Святополк послушался Давыда и послал к Васильку второй раз, приглашая приехать проститься перед отъездом: «Да аще не хощешь остати до именин моих, да приди ныне, целуеши мя, и поседим вси с Давыдом». Василько обещал быть и вслед за уходом княжьего посланца, взяв немногочисленное сопровождение, отправился верхом ко двору Святополка. По дороге он встретил отрока из своей дружины, который стал отговаривать его от поездки, уверяя, что ему готовят западню. Но Василько счел эти речи пустыми страхами; ему казалось, что недавняя крестная клятва, увенчавшая собрание в Любече, надежно охраняет его от любых покушений. Положившись на волю Божию, он продолжил путь. На княжьем дворе Святополк вышел ему навстречу и проводил в горницу. Скоро пришел и Давыд. Князья уселись, и Святополк принялся снова упрашивать Василька остаться на «святок» (праздник). Тот отговаривался тем, что уже отправил из Киева свой обоз. Давыд же слушал разговор, не раскрывая рта («седяше акы нем»). Наконец Святополк предложил Васильку хотя бы позавтракать с ними. Василько согласился, и Святополк оставил его вдвоем с Давыдом, сказав, что пойдет распорядиться. Ни о чем не подозревавший Василько пытался заговорить с Давыдом, но того будто столбняк хватил – «и не бе в Давыде гласа, ни послушанья», так он боялся разоблачить себя. Между тем ожидание затягивалось, Святополк не возвращался. Тогда Давыд, обретя речь, заявил, что пойдет проведает его в сени. Едва за ним закрылась дверь, как Святополковы слуги схватили Василька, заковали в двойные оковы и заперли в той же палате.

На другой день, с утра, Святополк созвал бояр и городских старшин. Объявив им о случившемся накануне, он поведал также все, о чем ему говорил Давыд, и пожелал выслушать совет, как ему следует поступить. Бояре и «людье» отвечали так: «Тебе, княже, достоить [надлежит] блюсти головы своея. Да аще есть право молвил Давыд, да прииметь Василко казнь. Аще ли неправо глагола Давыд, да прииметь месть от Бога и отвечает пред Богом». Все сказанное было в высшей степени разумно и рассудительно, но нисколько не освобождало Святополка от личной ответственности, чего он жаждал всей душой. А тут еще на княжий двор явились игумены тех монастырей, где побывал Василько, и начали «молитися» за него. Святополк совсем растерялся и только повторял: «Это все Давыд». Тем временем последний, уведав, что Святополк колеблется, подступил к нему с новыми уговорами. Теперь он предложил ослепить Василька257, полагая, видимо, что этот способ расправы, позволявший избежать греха братоубийства, успокоит совесть Святополка и придаст ему решительности. «Аще ли сего не створишь, а пустишь его, то ни тобе княжити, ни мне», – снова пугал великого князя Давыд. В конце концов Святополк уступил. Не желая публично санкционировать своею властью расправу над Васильком, он выдал пленника Давыду и выпроводил обоих из Киева. Вместе с тем его люди получили приказ сопровождать Давыда в великокняжеских владениях, чтобы обеспечить беспрепятственное осуществление тайного приговора.