В индейских прериях и тылах мятежников. (Воспоминания техасского рейнджера и разведчика) - Джеймс Пайк

От него я узнал, что утром в лагере вспыхнул мятеж, и что он мог оказаться весьма успешным, если бы не красноречие подполковника Смита, призвавшего людей не бросать своих обессиливших товарищей, напротив, поддержать их и всем вместе дойти до того места, где была вода, а потом, освежившись ей, послать и мулов и лошадей за теми, кто отстал. Тем не менее, эта — хотя и очень трогательная речь — была услышана не всеми, но выстрел моего револьвера, словно взмах волшебной палочки, полностью изменил положение, и люди, согретые новой надеждой, едва ли не быстрее, чем раньше, пошли вперед. Некоторые из самых отчаявшихся, моментально освободились от своей летаргии и решительным шагом бодро направились туда, где их ждало сверкающее как кристалл сокровище.

Полностью убежденный в том, что они не заблудятся и найдут источник, мы с индейцем отправились на охоту. Отдохнувшие и освеженные водой, мы быстро покинули это гостеприимное место, и вскоре увидели оленя — он пасся, а точнее, лизал соль. Он стоял на открытом пространстве, и просто так приблизиться к нему было бы невозможно. Тем не менее, непрерывно наблюдая за ним и двигаясь с подветренной стороны, мы широким шагом приблизились к нему настолько, что, очевидно, он почувствовал присутствие врага, и тогда мы тотчас остановились и стояли совершенно прямо и не шевелясь. Осмотревшись, олень успокоился и, опустив голову, вновь принялся лизать соль. Мы снова пошли вперед и почти дошли до той точки, откуда мы могли стрелять в него, но тут кончик его хвоста нервно дрогнул, и мы снова остановились. Он рассеянно посмотрел на нас, но не проявил тревоги и снова возобновил свое прежнее занятие. Мы бесшумно скользнули вперед — теперь мы могли воспользоваться нашими дробовиками. Сосье выстрелил в него — олень подпрыгнул вверх, а потом кинулся бежать почти прямо к нам, но я послал в него ружейную пулю, за которой последовали еще три дробовых заряда, которые его и умертвили. Мы обнаружили, что пуля Джона прошла через его легкие и что, несмотря на то, что он был смертельно ранен, дело могло бы перерасти в долгую погоню, если бы не мое ружье.

Мы решили отдохнуть, а заодно решить, каким образом доставить добычу в наш лагерь. Это была крупная лань и весила она не менее ста фунтов. Поскольку я был сильнее, я предложил Джону нести мою винтовку и револьверы, а я взял бы на себя оленя. Он предложил оставить половину туши, но я воспротивился, но тут, вспомнив, в каком состоянии наши люди, он принял мое предложение и помог мне взвалить оленя на мои плечи.

У родника мы встретились со всеми, кто мог идти самостоятельно, а за ними, сильно от них отдалившись, медленно шли наши вьючные мулы с нашими отставшими. Я никогда раньше не видел, чтобы кто-нибудь так радовался оленине, как эти люди. Голодные рейнджеры были просто в восторге — через пару минут олень был освежеван, и меня пригласили на дележ мяса. Каждому выдали по небольшому кусочку — но лучшие и побольше размером получили особенно изголодавшиеся. Много слез радости оросило эти жалкие крохи — грубые и суровые рейнджеры душили меня в объятиях своей неистовой благодарности и искренне благодарили Небеса за наше спасение.

Весь день мы неотлучно провели у родника, там же и заночевали. Ночью нас атаковали индейцы, но все остались живы и лошади наши тоже остались при нас. Дикари, получившие хороший отпор, отступили, и больше мы их не видели.

Теперь, несколько отдохнувшие и окрепшие, мы снова попытались пересечь ранее непроходимую для нас равнину. Двигаясь вдоль речки к ее верховьям, мы достигли царства луговых собачек — там не было ни травы, ни других растений — все они были поглощены бизонами. Исследуя реку, мы обнаружили, что в разных местах ее вода обладает разным вкусом. У содержащих огромное количество гипса берегов, она горчила, у соляных мысов, которые она обтекала — соленая, а посреди — сладкая, поскольку она исходила из расположенного на левом берегу родника, а то, что этот живительный поток расположился вдоль центра русла, объяснялось его особенным изгибом в том месте.

На переход через равнину мы потратили три дня и все это время питались только побегами опунции. Стоило хотя бы одной из них попасться на глаза нашим голодным людям, как они, даже не утруждая себя удалением с их листьев острых шипов, моментально съедали их вместе с ними. Многие сильно пострадали от этого — их исколотые губы и язык распухли, — это очень болезненно и неприятно.

Вот так мы и шли три дня, а утром четвертого, внезапно вышли из пустыни. Еще немного, и мы оказались в одном из самых красивых и плодородных мест штата. Трава здесь была очень высокой, а когда мы нашли наполненную свежей водой ложбину, мы сразу же отправили своих лошадей пастись. Животные отдохнули и приободрились, мы пошли дальше, но, не пройдя и мили, внезапно натолкнулись на огромное стадо бизонов. Мы тотчас спешились и приготовились к грандиозной охоте. Бизоны не видели, как мы готовились — полк был разделен на две группы, одной командовал сам полковник, а другой руководили наши друзья-индейцы.

Отряд полковника шел по равнине, а другой — по горному кряжу — на виду у стада, но с наветренной стороны — так мы шли до тех пор, пока не подошли к нему на расстояние ружейного выстрела. Затем мы резко повернули направо, вниз, в глубокий овраг, и низко пригнувшись, осторожно крались 400 или 500 ярдов, а потом, когда мы оказались почти в самой их гуще, по условному сигналу каждый человек выбрал свою жертву и убил ее. С первым же выстрелом стадо кинулось наутек, но решившие наесться досыта люди вытащили свои револьверы и стреляли до тех пор, пока стадо не вышло за пределы досягаемости их пуль. Погибло около 20-ти бизонов, а кроме того, многие были ранены. Но мы охотились не ради удовольствия, а ради мяса — раненых мы предоставили самим себе, а сами накинулись на мертвых и сырьем поедали их мясо.

Трое или четверо бросились на одну корову и начали вырезать куски мяса из самых разных частей ее тела, хотя животное еще не умерло, напротив, оно отчаянно сопротивлялось. Капитан Вуд вырезал из ее горба один стейк, шауни Джек — другой, а Нейборс своим ножом извлек из нее восхитительнейший — наполовину жирный, наполовину мясной — кусочек той плоти, что находится прямо за лопаткой, под задней частью горба. Я же, понимая, что мясо нужно готовить, так хотел есть, что не смог бы дождаться завершения столь медленного процесса, и, глядя на бизона как на изысканное лакомство, воткнул свой длинный нож в ее бок, всунул в рану свою руку, ухватил пальцами как можно больше пока еще теплого жира, вырвал его оттуда и съел. Я знаю, читатель назовет это дикостью, но пусть не забывает — мы слишком долго голодали. Я был так голоден, что этот огромный и сочащийся кровью кусок жира, казался мне вкуснее всего того, что я когда-либо ел в своей жизни.

Немного утолив свой голод, мы вернулись к заполненной водой ложбине, отпустили наших лошадей пастись, а сами сразу же начали собирать наше мясо и жарить его — мы ели до тех пор, пока не насытились полностью. Единственно, что омрачало нашу радость, так это отсутствие соли. Во время марша через пустыню нас окружали горы соли, но у нас не было мяса. А теперь, среди изобилия мяса, у нас не было соли.

После основательного отдыха мы возобновили наш марш и, пройдя около пяти миль, достигли реки Биг-Уашита. Здесь мы остановились на пять дней и полностью посвятили их охоте. Сыровяленое мясо было нашим хлебом и свежее мясо говядиной — мы непрерывно лакомились то лосятиной, то олениной, то мясом антилопы то индюшатиной. За эти пять дней сплошного праздника, все то, что мы пережили в пустыне, было забыто и, в конце концов, полностью возрожденные и восстановившие свою былую силу, мы пошли дальше.