В индейских прериях и тылах мятежников. (Воспоминания техасского рейнджера и разведчика) - Джеймс Пайк

Положив свой бюллетень на стол, я обратился к м-ру Чемберлену:

— Я пришел голосовать, сэр.

Он посмотрел на меня, немного подумал, взглянул на мою, лежавшую на револьвере руку, суровые и выражавшие недвусмысленную решительность лица окружавших меня сторонников Союза, но затем, не произнеся ни слова, отвернулся к судьям.

— Положите этот бюллетень в коробку и запишите мое имя, — твердо и спокойно сказал я.

Он решил не спорить, но очень медленно опустил бюллетень в коробку, взял перо и уже был готов записать мое имя, когда майор сказал:

— Закон требует, чтобы право на голосование было подкреплено присягой.

— Очень хорошо, сэр, — сказал я, — если так требует закон, я согласен.

Затем он принес Библию и протянул ее мне, я положил на нее левую руку и произнес слова присяги, после чего книгу поднесли к моему рту, но я отступил назад.

— Вы отказываетесь целовать книгу? — спросил судья.

— Да, сэр, — ответил я.

— Почему?

— Потому что закон этого не требует, — ответил я.

Затем Чемберлен зарегистрировал мое имя, и я вышел из корт-хауса.

Это не был единичный случай преследования избирателей-юнионистов. Но выборы, в конце концов, закончились, и Коук совершенно спокойно объявил имена избранных — несмотря на малочисленность голосов, хотя это было одно из самых густонаселенных графств Центрального Техаса, и вопреки тому факту, что подавляющее большинство его населения было против отделения. Но мятежники вели себя очень развязно, они тайно организовывались, вооружались и контролировали выборы, и те юнионисты, которые не пришли на выборы чувствовали, что теперь их спокойной жизни наступил конец.

Враждующие стороны очень отличались друг от друга. Сецессионисты, в основном, были молодыми людьми — амбициозными и фанатичными, сбитыми с толку дьявольскими демагогами. Они шумели и бесновались, и многие из них, прежде чем солнце достигло своего меридиана, валялись пьяными в стельку. Сезонные и временные рабочие, без всяких интересов, их разнузданность — это проклятие общества, в котором им живется очень хорошо. Юнионисты, наоборот, как правило, являлись почтенными людьми, ветеранами множества войн, в которых их штат принимал участие. Они сражались за независимость Техаса и голосовали за его присоединение к Союзу, и они усиленно сопротивлялись тем, кто предлагал разрушить плоды их столь тяжелых трудов. Они обладали и собственностью, и характером, и не желали прогибаться перед каждым рвущимся к власти демагогом. Вот такая сложилась ситуация, какой я ее видел, и, как я узнал, таковой она была во всем штате в этот насыщенный событиями день.

Жестокость и коварство сецессионистов

Вскоре после того, как все узнали, что в результате выборов властью над штатом завладели сецессионисты, командиры различных гарнизонов от Соединенных Штатов начали сдаваться вооруженным силам штата. По просьбе некоторых юнионистов я присутствовал при капитуляции Кэмп-Колорадо — они иметь точную информацию об этом событии. Мятежниками командовал Генри Маккалок, который, зная, что я солдат опытный, пообещал мне чин капитана, если я войду в армию «Конфедерации», и если я сделаю это, у меня будут все основания убедиться в том, что он человек слова и твердо выполнит свое обещание, но я категорически отказался от его предложения.

После этой капитуляции я вернулся в Вако. Декрет об отделении был опубликован и прочтен — штат лихорадило от восторга. Беспорядочные аресты, поджоги и убийства происходили повсюду, и под таким напором многие юнионисты сдались — благодаря их поддержке, сецессионисты с каждым днем становились все сильнее. Это были либо обманутые, либо добровольно присоединившиеся, либо насильно втянутые в Сецессию граждане.

Использовались все виды обмана, которые смогли породить хитроумие политиков и продажная пресса. Доводы и аргументы северян искажались — приверженцы Союза, как на Севере, так и на Юге, были самым возмутительным образом обмануты. Целую неделю подряд пропагандисты Сецессии убеждали взволнованных слушателей, что независимость может быть обретена без какой-либо войны, просто каждым человеком, голосующим за Сецессию и демонстрирующим Северу, что Юг един, они объявили, что Север совершенно деморализован и неспособен принудить отделившиеся штаты к послушанию, и даже более того — что разобщенные внутренними раздорами и противоречиями люди Севера не способны сохранить даже свою собственную целостность и поддержать единство северных штатов, а уж тем более, что-то навязывать какому-нибудь из отделившихся штатов.

На следующей неделе кричали уже совсем другое, и о северных штатах говорили как о полностью объединенных и еще более несправедливых и наглых, чем когда-либо прежде, что на Севере нет людей, которые сочувствуют Югу или которые хотят, чтобы эта половина страны имела свое правительство и такие же права. То, что почти каждый житель свободных штатов был аболиционистом, и ничто не могло удовлетворить их кроме немедленной и безоговорочной отмены рабства, но что даже это не поможет, и что более чем вероятно, что уступка по этому вопросу закончится агрессию по совершенно иной причине. Самым страстным образом, южан призывали не подчиняться ни требованиям, ни компромиссу, а наоборот, восстать, чтобы в истинном свете увидеть, в каком состоянии находятся дела их штата и готовиться к неизбежной войне. На любое предложение Севера смотрели презрительно и недоверчиво. Было изготовлено и вывешено даже чучело Президента, чтобы каждый мог вдоволь поиздеваться над ним просто потому, что он был северянином, избранным голосами свободных штатов, которые прекрасно знали, что он будет связан той же, призванной хранить Конституцию присягой, которая связывала и всех Президентов южного происхождения. Взгляды и мнения известных юнионистов также искажались и, подавались в таком изуродованном виде народу, чтобы намеренно разозлить его и натравить на лоялистов. К примеру, скажет генерал Хьюстон в Галвестоне самую горячую, искреннюю и, несомненно, юнионистскую речь, и сразу же демонические сецессионисты рассылают искаженные отрывки из нее во все поддерживающие Сецессию газеты штата, которые в свою очередь, сдобрив их комментариями своих бессовестных редакторов, подают их возбужденной публике. Иногда они публиковали такие речи Хьюстона и других патриотов, которые те никогда не произносили, и разбрасывали их толпе, представляя их как вполне убедительные свидетельства того, что только отделение является единственным средством, с помощью которого южане смогут сохранить свои свободы и образ жизни.

Если он выступал с юнионистской речью в Остине или Вако, осуждая в ней лидеров Сецессии и обвиняя их в попытке уничтожить последние остатки личных свободы и конституционного правления, призывал ненавидеть всех, кто исповедовал принципы Сецессии, и быть неизменно преданным Союзу в любой, даже очень опасной ситуации, моментально, — даже до того, как слова слетали с его уст, смысл их приводился к соответствию с аргументами в пользу отделения, после чего их распространяли по всему штату. Был такой случай, я вспоминаю, как после целого непрерывного потока публикаций фальшивых и приписываемых Хьюстону речей, его друзья в Вако написали ему письмо с просьбой приехать и, сказав другую речь, опровергнуть газетную писанину, но отчаявшийся старый патриот ответил им, что это бесполезно, он пытался так сделать, но стоило ему опровергнуть одну ложь, как сразу же публиковалась другую, и теперь он предпочитает молчать. Да и зачем об этом так много кричать на весь мир? Сецессия рождена в грехе и взлелеяна в беззаконии, и ни один человек, в котором осталась хоть капля патриотизма, более, того, в котором нет ничего дьявольского, никогда не станет защищать ее.