Ничего святого - Степан Алексеевич Суздальцев

мира, неотъемлемой его частью, без которой Вселенная не могла обойтись. С самого начала моей жизни (то есть, с начала эры Василия Скуратова) всегда утром вставало солнце, всегда на смену зиме приходила весна, и всегда была бабушка. Это был порядок вещей, установленный задолго до моего рождения, и я скорее бы поверил, что солнце не встало утром или что зима будет длиться вечность, но отсутствия бабушки в мире я просто не мог вообразить. И что же? Бабушка умерла, а мир не содрогнулся, не рухнул, не пришёл в отчаяние, мир даже не заметил трагедии, которая его постигла! Я знал, что люди рождаются и умирают, что каждому рано или поздно придётся упаковать чемодан с накопленным опытом и несколькими принципами, которые человек унесёт в могилу, – таковы правила игры, однако я не мог понять, как это могло произойти с бабушкой.

Я снова втянул в лёгкие дым, сизый и густой, как кисель.

В тот день я не пошёл в школу. Мы с дядей Гришей какое-то время посидели на кухне, затем он пошёл умываться (мне почему-то казалось, что он уже успел умыться, но, возможно, я не так понял).

Затем мы поехали в Пушкинский. Отдав должное Калеони и Давидам Донателло и Микеланджело, мы двинулись в сторону Греческого зала, однако я остановился у деревянной скульптуры плакальщика и взглянул на дядю. Тот кивнул, и мы направились к выходу. Зашли пообедать в какой-то ресторан, где выпили чаю. Прогулялись по Гоголевскому и через Новый Арбат вернулись на Девятинский.

Поднявшись в квартиру, дядя взял ключи от машины, и мы поехали на Светлогорский проезд.

– Ну и чем ты планируешь заниматься? – спросил он, припарковавшись у дома № 7.

– Не знаю, – я не совсем понимал, имеет он в виду грядущий вечер или всю мою жизнь. – Домой пойду. А ты?

– Надо доехать до Пироговки, – угрюмо произнёс он. – Но я не об этом. Ты определился, что будешь делать, когда закончишь школу?

Я покачал головой.

Мне было уже пятнадцать лет, а я ещё и понятия не имел, что мне нужно.

Пожалуй, в первую очередь нужно будет свалить из этой дыры и больше никогда не вспоминать о существовании Игоря. Вот главная перспектива, которую я наметил себе. Однако, чем заниматься? Как зарабатывать? Что мне было бы интересно делать? На эти вопросы я ответить не мог.

– Я мог бы предложить тебе пойти по моему пути и стать журналистом, однако не знаю, насколько это правильно с моей стороны, – произнёс дядя.

– Почему?

– Потому что ты сам должен решить, чего хочешь от этой жизни. Только ты её проживёшь, и будет глупо сделать это по чужому совету. Миллионы людей пытаются жить по примеру Христа, не осознавая, что являются лишь подражателями.

– Но ведь они стремятся возвыситься через это, – возразил я. – Иисус, в конце концов, был сыном Божьим.

– И в то же время он был смертным человеком.

– Но он воскрес, – заметил я.

– А перед этим умер… – дядя осёкся. Мы оба вспомнили о бабушке и подумали о том, что она не воскреснет. – Как бы то ни было, Иисус прожил жизнь так, как считал нужным. Он прожил её праведно, и многие пытаются сделать то же самое. Однако Христос прожил свою жизнь и проследовал своим путём. Остальные лишь подражатели.

– Но если этот путь – истинный и ведущий к спасению?

– Спасению от чего?

– От Страшного суда?

– А что есть Страшный суд? Кого и по каким критериям там будут судить, ты знаешь? – спросил дядя. – Не может ли статься, что на Страшном суде с человека спросят за его дела, его жизнь и его взгляды? Это непросто – пройти по намеченному пути и не оступиться. Однако намного сложнее проложить собственный путь и следовать ему, зная, что он – единственно верный.

Я кивнул.

– Как бы то ни было, – продолжил дядя. – Если хочешь поступить на журфак, я могу помочь тебе поступить в Школу Юного Журналиста.

– Что это?

– Нечто вроде подготовительных курсов. Поскольку ты мой племянник, а я в своё время многое сделал для факультета, на курсы тебя примут бесплатно, если, конечно, ты сдашь вступительные экзамены.

– То есть, чтобы поступить на курсы, которые должны помочь тебе поступить в университет, нужно сдать экзамены? – уточнил я, хотя эта идея отнюдь не казалась мне лишённой здравого смысла.

– Эти экзамены достаточно просты, и, если ты не законченный идиот, ты поступишь.

– Хорошо, – кивнул я. – А когда нужно их сдавать?

– В сентябре. Так что у тебя куча времени, чтобы подумать и подготовиться, если решишь пойти в ШЮЖ.

– Спасибо, – поблагодарил я.

В машине повисло неловкое молчание. Закончив перекидываться словами, которые сейчас не было необходимости произносить, мы оба поняли, что думаем об одном и том же. Тем не менее дядя улыбнулся и сказал:

– Ладно, иди.

Мы попрощались, я пошёл домой, а дядя выехал из двора. Мне предстояло вернуться в дом, который я уже начинал ненавидеть, в то время как дядя Гриша отправился в больницу, где была бабушка… Ему предстояла беседа с врачом. Поднимаясь в лифте, я думал, что он должен непременно выбить из этого засранца душу за то, что он не смог спасти бабушку… хотя, с другой стороны, что тот мог сделать?

Войдя в квартиру, я ощутил, что здесь уж точно ничего не изменилось: мама по-прежнему будет срывать на мне свою злобу, когда что-то её разочарует, а Игорь просто продолжит методично унижать меня, как всегда. Никому не было дела до того, что я потерял бабушку, что из моей жизни ушёл самый дорогой человек. Это не остановит их от того, чтобы сделать мне больно.

Таков был мой неисповедимый путь в венце терновом.

В минуты отчаяния, когда мне становилось совсем тяжело, я ехал к бабушке, и мы с ней могли подолгу разговаривать, я рассказывал свои скучные новости (ни словом не упоминая о своей жизни в семье Игоря), а бабушка внимательно слушала и отвечала. Возможно, она была единственным человеком, которому было интересно, как у меня дела, который любил меня за то, что я – это я. В последнее время я стал уделять ей намного меньше внимания, возможно, из-за этого она почувствовала себя ненужной и умерла.

Мне было так стыдно, так мерзко и одиноко, что я уже хотел взять телефонную трубку, позвонить ей и сказать, что приеду. И когда уже взял в руки телефон, понял, что на том конце провода больше никого нет. Она больше никогда не ответит мне, не воскликнет радостно «Васенька!», не расскажет историю и не отведёт меня в театр. Я больше никогда не смогу с ней поговорить.

И в этот момент, когда я по привычке хотел пообщаться с бабушкой, – до меня наконец дошло, что на самом деле случилось.

Лишь два раза в своей жизни я плакал так горько и так долго.

И никогда больше не смогу чувствовать такой сильной боли и пустоты.

Бабушки больше не было.

Как же так могло произойти? Как Бог, если он существует, мог допустить такое? Бабушка была самым добрым, самым светлым человеком, которого я встречал. Почему же именно она? В тот момент я проклинал Бога за его малодушие. Вдруг мне пришло в голову: как смею я гневить Его в своём горе? Но мне было всё равно. Какой смысл стараться не обидеть Бога, когда происходят такие вещи? Что он сейчас может сделать? Убить меня? Да и чёрт с ним! Убить самого дорого мне человека? Он уже утром это исполнил. Превратить в ад мою жизнь? И так почти удалось.

Внезапно я осознал, насколько жалко выглядят люди, преклоняющие колени в молитве. Для чего они это делают? Если бы я вчера помолился, бабушка бы не умерла? И если бы умерла, несмотря на молитву, что бы я тогда сказал? – Что на всё Божья воля, что пути Его неисповедимы? Ну а зачем тогда вообще молиться? Если на всё Божья воля, какой смысл пытаться навязать ему собственную? Для чего, в принципе, просить Бога о чём-либо?

И в этот момент всё стало ясно. Именно в тот день мои отношения с Богом определились окончательно. Когда меня спрашивают, верю я или нет,