Необычайно умные создания - Шелби Ван Пелт

– Кожа да кости. Так говорят Крючкотворщицы, когда думают, что я не слышу. – Она качает головой. – Знаешь, мы дружим уже несколько десятков лет. Раньше мы встречались за обедом каждый вторник, а теперь раз в две недели. Когда Уилл был жив, он посмеивался надо мной всякий раз, как я собиралась на эти встречи. “Не знаю, как ты выносишь этих старых куриц”, – говорил он.

Осьминог моргает.

– Они могут быть ужасными сплетницами. Но они мои подруги…

Това замолкает, и ее слова тонут в гудении и бульканье помп. Как странно здесь, в этом тяжелом и влажном воздухе, звучит ее голос. И что сказали бы Крючкотворщицы, если бы могли видеть ее сейчас? Вот было бы раздолье старым курицам. Това не стала бы их винить. Что она здесь делает, рассказывая историю своей жизни этому странному существу?

Все еще крепко сжимая ее запястье, осьминог проводит щупальцем по родимому пятну на предплечье, которое она ненавидела, когда была молодой и тщеславной. Тогда оно казалось клеймом на ее гладкой бледной коже – три возмутительные кляксы, каждая размером с фасолину. Теперь оно едва заметно среди морщин и пигментных пятен. Но, похоже, у осьминога оно вызывает большой интерес, потому что он опять его трогает.

– Эрик называл его Микки-Маусом. – Това не может удержаться от улыбки. – Я думаю, он завидовал. Говорил, что тоже хочет такое. Однажды, когда ему было лет пять, он взял перманентный маркер и нарисовал родимое пятно у себя на руке, точно такое же, как у меня. – Она понижает голос: – Правда, он этим маркером еще и диван украсил. И рисунки так и не стерлись.

Осьминог снова моргает.

– Ой, как я тогда разозлилась! Но вот что я тебе скажу: когда мы с Уиллом наконец избавились от этого дивана много лет спустя… – Това умолкает и кивает, как будто ее реплике должно хватить порядочности закончить себя самостоятельно. И не добавляет, что пряталась в ванной, когда от них уезжали грузчики. Расставание с каждой частицей Эрика, даже с его недозволенными художествами, было новой потерей.

– Он погиб, когда ему было восемнадцать. Кстати, это случилось здесь. Ну, точнее, там. – Она кивает в дальний конец комнаты, на крошечное окошко, выходящее на Пьюджет-Саунд, погруженный в ночную темноту.

Забирался ли Марцелл когда-нибудь туда и выглядывал ли наружу? Будет ли вид моря для него утешением? Или это будет как пощечина – увидеть свою естественную среду обитания так близко и в то же время так далеко? Това вспоминает, как ее старая соседка, миссис Соренсон, в хорошую погоду иногда ставила клетку с попугаями на крыльцо. Им нравится слушать пение диких птиц, объясняла миссис Соренсон. Это всегда вызывало у Товы странную грусть.

Но Марцелл не следит за ее взглядом, устремленным на маленькое темное окошко. Может быть, он даже не знает о его существовании. Его глаз по-прежнему глядит на Тову.

Она продолжает:

– Он утонул ночью. Вышел в море на маленькой лодке. Совсем один. – Она переступает с ноги на ногу на стремянке, чтобы перестало ныть больное бедро. – На поиски ушли недели, но наконец нашли якорь. Канат был перерезан. – Она сглатывает. – Тело продолжали искать, но я уверена, что к тому времени от него уже ничего не осталось. На дне океана у всего короткий срок.

Осьминог на мгновение отводит взгляд, как будто берет на себя долю вины за своих собратьев, за их положение в пищевой цепи.

– Мне сказали, что он, должно быть, сделал это сам. Другого объяснения нет. – Това прерывисто вздыхает. – Хотя это было очень странно. Эрик был счастлив. Но конечно, ему было восемнадцать, так что кто знает, что творилось у него в голове. И да, мы тогда поссорились… ох, это было глупо. Они с друзьями играли в футбол в доме и попали мячом в одну из моих далекарлийских лошадок[4]. Мою любимую. Она была старенькой, хрупкой… мама привезла ее из Швеции… У нее отвалилась нога.

Това собирается с духом.

– Правда, он злился еще и из-за того, что я заставила его устроиться на работу в билетную кассу. Но что мне было делать, позволить подростку бездельничать все лето?

Любовь к безделью – черта, которую Эрик унаследовал от Уилла. Они вдвоем часами заседали в гостиной, смотрели американский футбол, бейсбол или что там еще в тот момент показывали. После этого Това приходила с пылесосом, высасывала из швов дивана крошки чипсов и вытирала пятна воды, которые их запотевшие банки с газировкой оставляли на журнальном столике. Даже после смерти Эрика Уилл продолжал делать все то же самое каждый раз, когда шла игра, и садился на все ту же подушку, а подушка Эрика пустовала. Бездельничал, как обычно, будто ничего не изменилось. Тову это всегда раздражало.

Найти себе занятие было гораздо полезнее.

– Любой разумный родитель настоял бы на том, чтобы его ребенок устроился на летнюю подработку, – продолжает она с легкой дрожью в голосе. – Конечно, если бы я знала, что случится…

Она машинально засовывает свободную руку в карман фартука, находит тряпку и начинает оттирать белые отложения, коркой покрывающие черный прорезиненный край аквариума. Налет упорствует, но в конце концов уступает. Осьминог продолжает держать ее за вторую руку, хотя его глаз вопросительно мерцает, и Това понимает это как “что ты такое творишь?”.

Она тихо посмеивается.

– Похоже, я ничего не могу с собой поделать.

До грязного бортика с противоположной стороны аквариума не добраться. Она меняет позу, вытягивает руку, и вдруг стремянка начинает шататься у нее под ногами. В мгновение ока щупальца осьминога утекают у нее сквозь пальцы. Она падает и больно ударяется о твердую плитку.

– Боже милостивый! – бормочет она, мысленно обследуя различные части тела. Левая лодыжка побаливает, но встать можно. Она поднимает тряпку, упавшую на пол рядом с аквариумом. Осьминог выглядывает из-за камня, куда, должно быть, ретировался из-за всего этого грохота.

– Я в порядке, – говорит Това со вздохом облегчения. Все цело.

За исключением стремянки.

Она валяется на боку на куче всякого хлама рядом с помпой. Должно быть, вывернулась у Товы из-под ног, когда та пошевелилась. Теперь верхняя перекладина держится только одним краем, а второй оторвался и болтается.

– Ох ты ж господи… – ворчит Това, хромая за стремянкой. Она пробует вернуть перекладину на место, но какой-то детальки не хватает. Она осматривает пол в поисках похожего на винтик предмета, щурясь в бледно-голубом свете, потом достает из кармана фартука очки и вглядывается снова. Ничего.

Она опять пробует приделать перекладину, на этот раз надавливая сильнее, но без толку. Как она