Где болит? Что интерн делал дальше - Макс Пембертон

Она явно не понимала, о чем я толкую.

– Вы хотите сказать, правительство забирает у людей часть зарплаты? – спросила она.

– Ну конечно.

– Это еще почему?

Я прикрыл рот рукой на случай, если в нем надумает припарковаться автобус.

– А как бы иначе оно финансировало такие вот клиники, госпитали, полицию – да вообще все?! Вы что, никогда не слышали про налоги? – спросил я, по-прежнему не в силах ей поверить.

– Ну, я думала, правительство просто за все платит, – последовал ответ.

– Так и есть, – сказал я, – но деньги-то оно получает от населения, путем налогов.

Это стало для Элейны настоящим откровением, она замерла на месте, внимательно слушая меня.

– Так что вы, получается, зарабатываете очень немалую сумму каждый год. Врач-консультант не всегда получает столько.

Похоже, это ей польстило, и я решил попытать счастья:

– Только подумайте, какую жизнь вы могли бы вести, если бы не принимали наркотиков! Сколько у вас было бы денег! Вы могли бы съехать из приюта, обзавестись собственным жильем.

Я видел, что мои слова находят в ней отклик.

– Вообще, мне хотелось бы хорошую машину. Некоторые девочки, с которыми я работаю, те, кто не употребляет, ездят на дорогих машинах – там BMW или Мерсах. Я тоже такую хочу, – с энтузиазмом сообщила она.

Наверное, это была одна из самых удачных моих душеспасительных бесед: ни слова о здоровье, чистая бухгалтерия. Надо было мне стать счетоводом.

Тем временем на улице ситуация складывалась не в мою пользу. Полицейские не поверили моим словам о том, что я доктор, стало холодать, а мне еще предстояло отыскать свою неуловимую пациентку. Пожилой полисмен покачался на каблуках, отчего его черные ботинки заскрипели. Похоже, он в свое время пересмотрел «Диксона из Док Грин».

– Честное слово, я работаю в специальном Проекте. Я врач. Можете спросить у меня что угодно из медицины. Ну же, проверьте! – в отчаянии настаивал я.

Пожилой полисмен пропустил это предложение мимо ушей, но младший решил принять вызов.

– Ну ладно, – сказал он, – почему во сне мы не чихаем?

Вообще-то я не совсем это имел в виду. Откуда мне знать, почему? Такие вещи не проходят на медицинском факультете. О них можно вычитать разве что в «Женском здоровье».

– Ну… – начал я.

Молодой полисмен покачал головой: определенно, моя растерянность доказывала, что я такой же врач, как он – зубная фея.

– Понимаете, – сказал я, изо всех сил шевеля мозгами, – мы же не знаем, чихаем во сне или нет. Мы же в этот момент спим.

Надо сказать, я был весьма горд своим ответом.

Похоже, на молодого полисмена он тоже произвел впечатление.

– Звучит разумно, а, Патрик? – подмигнул он коллеге, который неодобрительно мотнул в ответ головой. – Если спишь, можешь и чихнуть, все равно не узнаешь.

– А почему ж ты, сынок, не одет как доктор? – спросил второй полисмен, перехватывая инициативу.

– Чтобы не выделяться, – ответил я.

– Да-а, такого я еще не слышал, – поцокал он языком. – То есть ты оделся, как бродяга, чтобы не выделяться среди бродяг? Правильно?

Вообще-то так оно и было, но я уже видел, что ответ никуда нас не приведет.

Думаю, я выглядел особенно подозрительно, потому уже всерьез тревожился, как бы проститутки не увидели меня разговаривающим с полицией и не решили, что мы работаем вместе. Это подорвало бы их доверие, которого мне с таким трудом удалось добиться. Я потянулся к карману, чтобы вытащить удостоверение, но первый полицейский немедленно крикнул мне держать руки так, чтобы они могли их видеть. Я объяснил, что собирался сделать.

– Держать руки на виду! – повторил он, – похоже, придется нам разбираться в участке.

– Что? – просипел я. И повторил еще раз, – Что? – теперь уже громче, так что могли расслышать и прохожие, а не только пробегающие мимо собаки.

Казалось, все было потеряно, но в этот момент появилась Линн.

– Видите? Я же говорил вам, что не вру, – торжествующе воскликнул я, прячась за ее спину. Отрадно было думать, что она меня защитит от злых дядь в полицейской форме.

– Пожалуйста, офицеры, – сказала Линн, показывая удостоверение. К этому моменту я тоже вытащил свое и помахал у них перед носом, с трудом удерживаясь от соблазна высунуть язык.

Тут полицейским по рации поступил вызов.

– Какая-то женщина на соседней улице нарушает порядок. Стоит посреди проезжей части, напялив на голову полиэтиленовый пакет.

– Надо ехать, – сказал пожилой полисмен молодому.

Мы с Линн переглянулись.

– Думаете, это та, которую вы искали? – спросил один из полицейских.

Мы закивали головами: впервые наши мнения совпали.

Пожилой полисмен предложил нас подвезти при условии, что я посмотрю сыпь у него на локте.

– А вы можете включить сирену? – попросил я.

– Вообще да, можем, – ответил он.

И мы помчались – уи-у уи-у уи-у – по городу. Линн и я, сидя на заднем сиденье, хлопали от восторга в ладоши. В общем, как я и говорил, непростые отношения.

Полиция была не единственным государственным органом, с которым у нас порой возникали разногласия. Решения, принимаемые на государственном уровне, могли оказывать непосредственное влияние на нашу работу. Буквально пару дней назад мне пришлось иметь дело с одним нарушителем иммиграционной политики государства.

В приюте в тот день я оказался по чистой случайности. Я сидел внизу, когда Уоррен Уорден вбежал в кабинет, отчего сквозняком у меня со стола сдуло бумаги, которые я заполнял на пациента, нуждавшегося в осмотре по месту проживания.

– Доктор, скорей! У нас ЧП! Он снова это сделал!

Мы бросились наверх, где нас ожидало поистине кровавое зрелище. Первым делом я заметил руку, безжизненно свисавшую с края кровати. Она была залита кровью. Со своего места я не мог видеть лица, закрытого простынями, но знал, кто там лежит, потому что это происходило уже не в первый раз. Несколько сотрудников приюта пытались остановить кровь, потоком лившуюся из раны на запястье. Они зажимали ее тампонами, но порез был такой глубокий, что кровотечение не унималось. Придется зашивать, подумал я. Потом опустился на колени и спросил, может ли он шевелить пальцами – надо было проверить, не повреждены ли связки руки. Парень умолял дать ему умереть, он всегда так говорил. Впервые порез оказался такой глубины, что видна была кость.