Где болит? Что интерн делал дальше - Макс Пембертон

За прошлые пару месяцев Азиз совершил четыре попытки самоубийства. Он состоял на учете у психиатра с 14 лет, а в страну прибыл после того, как его мать и двух сестер застрелили у него на глазах. Он же спрятался за домом и сумел сбежать, забравшись в грузовик. Он торговал собой, чтобы заплатить за дорогу и еду. В Великобритании у него развились симптомы посттравматического стрессового расстройства и депрессия.

Сейчас Азизу было 20. После долгих лет лечения у психологов и психиатров он потихоньку наладил свою жизнь. У него по-прежнему возникали спонтанные вспышки воспоминаний, он просыпался по ночам с криком, но все-таки чувствовал себя значительно лучше. Парень поступил в колледж, начал учиться на повара и переехал в отдельное социальное жилье. Поскольку на момент прибытия в Великобританию он являлся несовершеннолетним, ему было предоставлено убежище. Азиза поместили в приемную семью, он ходил в обычную школу. Однако в 18 лет все изменилось. Ему пришлось снова подавать документы на предоставление убежища, и он получил отказ. Подал на апелляцию – снова отказ. Парня собирались выслать обратно на родину, хотя там его могли сразу убить. Он решил, что скорее покончит с собой в той стране, которую считал своим домом. Люди тут отнеслись к нему по-доброму, когда он был на самом дне, и он не понимал, почему не может остаться. И я, честно говоря, тоже.

Казалось невероятно жестоким, что человека, который вырос в нашей стране, отправляют на верную смерть из-за какого-то штампа в паспорте. Однако в глазах государства он являлся персоной нон грата. Его выселили из социальной квартиры, так как он больше не имел права на государственную дотацию. Ему было отказано в медицинской помощи на период, предшествовавший депортации. У него не было ни копейки денег. Он не имел права работать или обращаться за пособием. Как именно ему следовало выживать, пока сотрудники иммиграционной службы не затолкают его в самолет, было неясно. Очень удобно делать вид, что человека не существует на свете, но мы в «Проекте Феникс» не могли проигнорировать телефонный звонок с сообщением, что какого-то парня нашли в парке с перерезанными венами.

Это случилось 4 месяца назад. Профессор Прайс отвез Азиза в госпиталь, а когда его выписали, решил сделать исключение и оказать ему помощь.

– Правительство может пойти куда подальше, но я не допущу, чтобы психически больного юношу довели до самоубийства, – заявил он на общем собрании персонала. При этих словах по рядам пробежало оживление: раньше никто не слышал, чтобы профессор произнес хоть одно ругательство. Однако в реальности его решение означало, что теперь «Проект Феникс» действовал вне закона. Официально, с точки зрения районного отдела службы здравоохранения, мы Азиза никогда не видели. В реальности же мы имели с ним дело несколько раз в неделю.

Линн убедила Уоррена выделить ему место в приюте, но это оказалось непросто, так как у местных властей не было на него финансирования. Поскольку Азиз не фигурировал в нашей ежемесячной статистике, мы не получали денег за то, что лечили его. Джой приходилось прибегать к кое-каким бухгалтерским хитростям. Она распределяла время, потраченное на Азиза, между другими пациентами. Профессор Пирс в частном порядке выписывал ему лекарства, за которые платил из своего кармана. Хэйли проводила с ним сеансы психотерапии, а Кевин обращался в благотворительные фонды за пожертвованиями, чтобы Азиз мог покупать еду, не прося милостыни.

В медицине есть одна странная штука: политические обстоятельства здесь принимают личный характер. Азиз родился в Афганистане. Ему отказали в предоставлении убежища, потому что, по мнению иммиграционных властей, теперь у него на родине было безопасно. Однако оттуда поступали совсем другие вести. Его отца и дядю, сражавшихся против «Талибана», недавно расстреляли. Двоюродные братья предупреждали, что он не должен возвращаться, – это грозит бедой. Еще один дядя вынужден был скрываться. Да, пресса больше не трубила о событиях в Афганистане, внимание общественности не было приковано к ним, но бои там продолжались. В Уайтхолле думали по-другому, но страна по-прежнему бурлила. Азиз оказался жертвой политических маневров, из-за которых не имел права работать и приносить пользу стране, которую полюбил и которую считал своим домом. Я часто думал, как он будет выживать, если его действительно вышлют в Афганистан: с выраженным британским акцентом, европейскими привычками и образом жизни, усвоенным в стране, некогда гостеприимно встретившей его, а теперь отвергшей. В ходе психотерапии он добился большого прогресса, но рисковал немедленно откатиться назад, вернувшись в края, о которых пытался забыть.

– Это все равно что дожидаться смертной казни, – говорил он, когда я спрашивал, не слышно ли что-нибудь о сроке депортации. Азиз так и пробыл в подвешенном состоянии весь период моей работы в «Проекте Феникс». Даже сейчас я часто вспоминаю о нем.

Вопрос эмиграции – один из последних бастионов всеобщей нетерпимости. Правительство, естественно, хочет продемонстрировать, что у него все под контролем. Ему важно, чтобы его политика выглядела жесткой и бескомпромиссной. Однако в своем стремлении доказать, что наша внешняя политика работает, что мы охраняем свои границы и защищаем интересы страны, мы порой закрываем глаза на человеческие страдания, и в результате кровь ложится и на наши руки.

– Может, ее удар хватил? – хихикая сказала Руби.

Выпили мы гораздо больше чем стоило, так что это нас с ней здорово рассмешило. Даже Флора, у которой ни с того ни с сего парализовало половину тела, выдавила из себя смешок. Мы еще раз внимательно на нее посмотрели. Похоже, с ней и правда что-то было не так. Смех тут же утих.

– Перестань мне мешать, – сказала Руби, пытавшаяся осмотреть Флору.

– Я не мешаю, – ответила Флора, едва шевелившая языком.

Дело было вечером того дня, когда я разыскивал женщину с пакетом; мы решили использовать свободное время на полную катушку. Но теперь мы стремительно трезвели, а состояние Флоры грозило разрушить наши планы.

После нескольких месяцев бесплодных попыток пересечься, нам с Флорой и Руби удалось встретиться с Льюисом, с которым мы вместе проходили интернатуру. Когда мы начали работать врачами, то с ужасом осознали, что теперь наша дружба будет зависеть от графика дежурств, и целыми неделями не виделись друг с другом. Никто уже не обращал внимания, когда ты не являлся на вечеринку по случаю дня рождения, потому что в твоем отделении пациенту стало плохо, когда из-за дежурства отменял поход в кино или не мог присутствовать на свадьбе, потому что работал в ночную смену. Мы с Флорой и Руби продолжали общаться, потому что жили в одной квартире. А вот с теми, с кем вместе не жили и не работали, встретиться было крайне затруднительно.

Прошло 7 месяцев с тех пор, как мы закончили интернатуру. Медсестры из больницы, с которыми мы в последний день обменивались телефонными номерами, давно превратились в туманные воспоминания. Хоть мы и обещали поддерживать связь, ничего из этого не вышло. Так получилось ненамеренно. Я прекрасно помнил, как они нас выручали – поддерживали после кончины пациента, учили практической стороне работы врачом, когда мы знали только теоретическую. Защищали от злобных консультантов, прикрывали перед раздраженными пациентами, заваривали нам чай по ночам, когда мы готовы были сдаться и все бросить.