Легенды Крыма - Никандр Александрович Маркс

– Васта темони, клади руль! – крикнул Тамара рулевому, но оторвался руль, и понеслось судно по воле ветра к береговой скале.

Понял Илья, что близка гибель, и в испуганной душе шевельнулось сомнение, не карает ли его пророк за неверие.

И в ту же минуту пронесся с севера на юг громовой раскат, и над мысом, где теперь церковь Ильи, в пламени и тысячах искр опустилась огненная колесница.

– Илья! – воскликнул Тамара и подумал в душе: «На том месте, где видел его, построю ему церковь, хотя бы пришлось для того продать корабль».

– Матим бистин, своей верой клянусь в том.

Не успела остыть эта мысль, как примолкла гроза и ветер с берега погнал волну в море, а с нею и Тамарин корабль.

– Баста темони, – прозвучал над Тамарой чей-то грозный голос, и увидел себя Тамара стоящим у руля, который, подплыв к судну, стал на свое место.

К вечеру достиг Тамара Сугдеи, сдал товар и, нагрузившись новым, вернулся в Кафу.

Не рассказал, однако, никому о случившемся, пожалел продать корабль и решил заработать прежде больше денег и тогда построить храм.

Сначала решил так, но вскоре передумал.

– Не может быть, чтобы все это случилось. Просто приснилось. Колокитья!

И успокаивая себя так, он со временем забыл о своей клятве.

Все шло хорошо; за десятки лет ни один из кораблей его не потерпел крушения, и Илья Тамара стал богатейшим купцом Кафы.

Однако в душе, помимо воли, жило что-то, что напоминало о случае в молодых годах. Не любил Тамара смотреть на гору, где было ему видение, и избегал выходить в море под Ильин день.

Но однажды, незадолго до этого дня, пришлось ему возвращаться от Амастридских берегов.

– Да будет благословенно имя Георгия, патрона той страны!

Попутный ветер резко нес корабль, и вдали стали уже синеть Таврские горы.

И вдруг сразу стих ветер, точно смело его с моря, и корабль попал в мертвый штиль.

Больше всего боятся его моряки, но наступал Ильин день, когда по всему Понту носится ветер, и Тамара спокойно лежал на корме.

Он подсчитывал барыши и, кончив подсчеты, улыбнулся торговой удаче.

– Не нужно быть знатным, не нужно быть ученым, чтобы хорошо жить. Нужно только быть умнее других, чтобы пользоваться их глупостью. Алю пулунде грамата, алю полите гносис!

– Скверная мысль, – сказал кто-то в душе его, и вздрогнул Тамара.

Поднялся с ложа, посмотрел на берег. Оттуда медленно надвигались тучи, и зарница сверкала зловещим глазом.

Побежала по морю предветренная рябь, за нею береговик погнал волну.

Корабль поднял все паруса и взял нос на восток, где была Кафа, но, попав в странное течение, не мог далеко уйти.

А ветер быстро крепчал, недобрым шумом гудело море, воздух шипел и свистал, завывая.

Не выдержала порыва главная мачта и обломилась.

Плохо дело!

И в последнем сумеречном свете увидели гору, где когда-то случилось видение.

Вспомнил о нем Тамара и смутился духом. Настала темь, нельзя было видеть своей руки; ливень заливал потоками палубу, волна била через борта, и в трюмах появилась течь. Истрепались в клочья штормовые паруса, не слушался корабль руля, как гнилая нитка, оборвалась якорная цепь, когда нагнало корабль к берегам и попытались бросить якорь.

– Одно чудо может спасти!

И молили люди о чуде, умоляли Илью смягчить гнев, обещали весь первый улов отдать на свечу ему.

А Тамара упал на колени и в сердце своем поклялся исполнить, что обещал когда-то в своей юности.

Огненная молния рассекла небо, опалила воздух, озарила корабль и скалы, среди которых он носился; в последнем зигзаге скользнула по мачте и загорелась сиянием впереди судна.

Кто-то грозный и гневный поднял над кораблем руку. Сверкал молниями его взгляд, в бешеном порыве рвалась борода, готовы были открыться уста для гибельного слова.

– Элейсон имас, Кирие! Помилуй нас!

Опустилась рука проклятия и указала погибавшим путь спасения.

В стороне зажглись кафские огни и… потухло сияние.

Как убитые, заснули дома корабельные. Не заснул только старик Тамара. Стоял у городского храма и шептал слова тропаря:

– Почитающих тебя, Илья, исцели.

Стоял всю ночь, и утром нашли его там же. Не узнали его, так изменился он. Покоем величия дышало лицо, и близостью Неба светились глаза.

И когда через год иконный мастер писал образ пророка Ильи для нового храма, который построил на горе Тамара, это с него он списал лик пророка.

Оттого не видно гнева в пророческих глазах и нет страха, когда смотришь на икону.

Умер Тамара глубоким стариком и под конец дней избегал говорить о пережитом, но люди читали об этом в чистом взоре его.

Ибо взор души человеческой проникает часто глубже, чем подсказывает речь.

Пояснения

Мыс Ильи – любимое место загородных прогулок феодосийских жителей. Здесь находится старинная греческая церковка в честь пророка Ильи, приведенная в последнее время в полный порядок. 20 июля в этой церковке совершается богослужение, которое особенно охотно посещается рыбаками. Среди них, независимо от того, христиане они или татары, имя Ильи особенно чтимо. Колокитья (Колокифья) по-гречески значит кабачок (тыква), но в переносном смысле будет «пустяки».

Аллу пулунде грамата, аллу пулите гносис, буквальный перевод: в одном месте продается ум, а в другом ученость, в смысле можно быть ученым и неумным.

Легенду рассказывал мне бывший староста церкви старичок Илья Павлович Тамара, хорошо известный всем старожилам-феодосийцам и ныне уже покойный.

Мамаева могила

Старокрымская легенда

Вместе со стужей несет северный ветер снежный буран и окутывает белым покровом старокрымские всхолмья и поляны.

На лунном свете играет искрами Мамаев курган, точно кто шевелится на его вершине; а когда закружит снежный вихрь, кажется, будто поднимается большой белый медведь.

С полуночи завоет вьюга, и начнет медведь свой бурливый рев; а как только первый свет различит белую нить от черной, уйдет увалом с Мамаева кургана.

И тогда из недр могильного холма слышны ржание коней и скрежет зубов и голос проклятий.

У подножия Мамаева кургана закрыта от ветра могила азиза, могила святого, того дервиша, который приходил к Мамаю в начале и конце его дней.

В начале, когда поднималась слава шахи-хана. В конце, когда закатилась его звезда.

Был день и была ночь. И исполнилось то, что должно было быть.

В золотом шатре, в кашемировом халате, усеянном огнем бриллиантов, сидел Мамай, когда увидел его дервиш в первый раз в далекой северной степи.

Гордый своим гневом шахи-хан отвернулся от улемов и мурз, которые склонились перед ним в трепете страха.

А дервиш в отрепьях шел на восток поклониться священной Каабе.