Дикая история дикого барина - Джон Шемякин

Показывают молодому королю фотокарточку. А на ней малыш с веером держится за обезьянку! Красота неописуемая! Французы в белых мундирах изящно очень говорят молодому красивому королю: надо спасти прелестного мальчика! давайте его к нам в Париж! у нас там тоже красота неописуемая!

Брат малыша работает в королевском дворце, в протокольном отделе, рядом с гаремом, где сёстры-балерины. Очень красивый брат. Подбегает к симпатичному королю, говорит: «Малыш прекрасен, учится хорошо, мечтателен, свеж, просто розан китайский! Он ведь, как и половина здесь собравшихся, китаец, к слову сказать. Очень вдумчивый мальчик! Любит музыку, поэзию. Ему будет очень хорошо во Франции! Как же мы славно заживём, когда он всему научится и вернётся!»

И улыбнулся застенчиво на фоне золотых клеточек с райскими птичками. Неописуемая! Неописуемая красота!

Король молодой отправил мальчика в потрясающий Париж! Там мальчик подрос и стал учиться. И выучился, и вернулся в своё маленькое королевство, к своему красивому молодому королю. Все стали счастливыми! Красота неописуемая!

Мальчика звали, как все давно поняли, Пол Пот. А короля – Нородом Сианук.

Вот такой бы я был сценарист, и писал бы я вот такие сценарии.

Красота спасёт мир, как сказал поэт Лев Толстой.

Существует метод Морелли.

Метод этот относится к атрибуции старинных картин. Сформулирован он был в середине 70-х годов XIX века Джованни Морелли, скрывавшимся за личиной русского критика Лермольева.

Музеи, по мнению Морелли, переполнены картинами с неверной атрибуцией. Многие картины не имеют подписи художника, неоднократно переписаны разными людьми, плохо сохранились. Их трудно атрибутировать. И поэтому приписывают их тому или иному автору, в основном, по впечатлению. «По мнению», как говорили недобрые люди из мира вольной борьбы.

Атрибуция происходила по наиболее ярким и впечатляющим особенностям картины. Видим улыбку – это Леонардо, глаза, устремлённые к сероватому небу, – Перуджино, и т. п.

Морелли предложил метод атрибуции по второстепенным деталям, которые наименее затронуты влиянием той или иной школы: в форме уха, носа, ногтей и т. п. Морелли видел основополагающий признак категорической атрибуции. В работе Морелли были зарегистрированы формы ушей, специфичные для Боттичелли, для Козимо Туры и пр. Там, где нет схематизма школы, там коренится личность автора.

Естественно, что определять общее в многообразии носов и пальцев мировой худкультуры можно только через таблицы и схемы. Как не менее естественно, что на метод Морелли накинулись все художественные критики, привыкшие оперировать чувствованием, духом, атмосферой и стилем.

Как всегда бывает, люди искусства не поняли в предложенном совсем ничего. И сразу увидели в методе Джованни Морелли покушение на святыню – эстетическую оценку. Хотя сам автор предлагал исключительно технологический метод определения авторства и подлинности. И, понятное дело, первыми, кто принял на вооружение метод Морелли, были авторы подделок.

И Фрейд.

В «Микеланджеловском Моисее» Фрейд в начале второго раздела пишет об Иване Лермольеве: «…он отказался от толкования общего впечатления и анализа крупных деталей картины и направил внимание на изучение характерных подчинённых деталей, на такие частные вещи, как, например, ногти руки, мочки ушей, нимб вокруг головы и другие малозначительные детали, которыми, как правило, пренебрегают при копировании картины, но которые у каждого художника наделены значительным своеобразием… Я полагаю, что его метод находится в тесном родстве с техникой медицинского психоанализа».

Мне в методе Морелли нравится не его близость к медицинскому психоанализу (Фрейд близость эту находил и у метода Шерлока Холмса – вероятно, сказывается общее медицинское прошлое Морелли, Дойла и Фрейда). Мне нравится в методе Морелли выдвижение на передний план всякого второсортного ряда подробностей и подсобностей для постижения темы фактического созидания.

Кроме того, от метода Морелли, слава тебе господи, невозможно дождаться определения типа «трагедия разрешённого волшебства Босха» или «сочность итальянских красок», настоящей мозголаскательной услады многочисленных дядей с шарфиками.

Я долго думал: вот отчего я предметом своих псевдонаучных поисков выбирал всякий сор, всякую мелочь, какие-то несусветные маргиналии? А мне просто нравится, когда выброшенная в лопухи палка с гвоздями становится в моих опытных руках ключом к познанию жгучей соседской тайны. Вот палка, вот сосед, вот я. Три предмета (два из которых не совсем одушевленные), мало связанные между собой в конкретный час. Но соедини нас у забора в полночь, и откроются бездны познания и постижения. И это всё без эстетических инструментариев, без вздохов у полотна, а как-то более правдиво, насыщенно, что ли…

Вот мой друг Казаков – он из другого теста. Он ходит в интересное для себя, как в забой. У него график, смена, смета, доска почёта и отдых в гарантированные государством дни. Он свой материал рубит. А я свой материал выслеживаю по следам слюны и копыт. Поэтому наши дискуссии с Казаковым похожи на диалоги Ильи Муромца и Родиона Раскольникова.

Со стороны смотрится несколько болезненно.

C другой стороны, и без строгости нельзя. Как только власть, хоть бы какая, рушится – приходит Сатана. Не то чтобы он прятался ранее, при власти, но при власти Сатана немного стесняется. А как власть ушла – стесняться нечего, население согласно, люди начинают жарко валить друг друга в масштабах промышленного производства. Начинается перераспределение массовое всякой нищеты между остальной нищетой. Кого-то волокут, кого-то жгут, а в церковь не пойдёшь – там уже какой-то штаб и висят по периметру в подштанниках чьи-то скрюченные ноги.

Только в этом аспекте я согласен, что всякая власть – от Бога. Власть есть – я её, естественно, откровенно презираю. А власти нет – меня волокут к проруби.

Революция во Франции началась с эпохального взятия Бастилии. Что, конечно, не совсем так, но не об этом речь.

Королевские гвардейцы во главе толпы захватили страшенную тюрьму, символ деспотии несусветной. Выпустили из кошмарного узилища страдальцев – убийцу, двух психов и четырёх граждан, которые мошенничеством занимались (один из них – сын нашего курляндского герцога Бирона). Могли бы и маркиза де Сада выпустить, но его за неделю до радостного события по этапу перевели. А жаль, было бы ещё красивее.

Поплясали, конечно. Попели. Ну, а потом всё и началось, самое сладкое.

Показательно, что Великой революцию во Франции называли и называют только в России. Вероятно, из-за Бирона-младшего.

А могли бы и из-за де Сада.

Вчера, в окружении домочадцев и приглашенных, читал вслух с выражением книгу «Освидетельствование сумасшедших в особом присутствии губернского правления» (СПб., 1898).