Бабочки и порочная ложь - Кейли Кинг

укрепляется моя решимость в своих действиях. Знание того, что ты поступила правильно, не делает боль меньше.

И Рафферти хочет, чтобы мне было больно.

Кожаное колье на моем горле кажется цепью, связывающей меня с ним. Простым рывком Рафферти может заставить меня упасть на колени без каких-либо возражений. Никто не предупреждает вас, когда вы принимаете на себя бремя тайны, что вам придется вынести все степени деградации, чтобы сохранить ее. Я дала обещание, о котором никогда не скажу, и хотя я ненавижу все, что связано с ошейником Рафферти, я буду его носить, потому что общая картина важнее.

Я изо всех сил стараюсь не обращать внимания на пытливый и обеспокоенный взгляд Ларк, пока мы идем через кампус к следующим занятиям.

Блондинка, с которой я быстро сближаюсь, наконец-то снимает неловкое напряжение.

— Я не Зейди, поэтому я не собираюсь сразу приходить и спрашивать тебя, о чем, черт возьми, шла речь. Все, что я тебе скажу, это то, что я здесь, если ты хочешь поговорить об этом.

Мне больше ничего не хочется, кроме как поговорить с кем-нибудь о том, что происходит. Единственные люди, которые пережили со мной это время, — это мой отец и Пакс, и ни один из них сейчас со мной не разговаривает. Конечно, по разным причинам, но молчание все равно ранит.

— Рафферти винит меня в том, что произошло несколько лет назад. Он ненавидит меня и хочет отомстить, — мой рот начинает произносить слова прежде, чем мой мозг полностью осознает, что я говорю вслух. Видимо, потребность довериться кому-то берет верх, и я потеряла всякий контроль. Единственное, что меня спасает, так это то, что я оставила это достаточно расплывчатым, чтобы избежать каких-либо реальных проблем.

Рука Ларк обхватывает мое плечо, не давая мне продолжить путь, по которому мы идем. Она примерно на три дюйма выше меня, и когда говорит, ей приходится смотреть на меня сверху вниз. Если бы она не оказалась в ловушке мира политики, я уверена, из нее получилась бы потрясающая модель.

— И ты просто собираешься позволить ему так с тобой обращаться?

— Неважно, насколько хороши были мои рассуждения почти шесть лет назад, Рафф всегда будет иметь полное право злиться на меня, — мои плечи небрежно пожимаются, хотя я чувствую совсем не то.

Я не осознаю своей решающей ошибки, пока идеально симметричное лицо Ларк не упадет.

— Шесть лет? Ты имеешь в виду, что это произошло до того, как он перевелся из Хэмлок-Хилла?

Головная боль от стресса мгновенно сжимает мой череп, словно тиски. Крепко зажмурив глаза, я потираю висок и вздыхаю ее имя в невысказанной просьбе не продолжать это дальше.

— Боже…

Она не слышит мою тихую мольбу или предпочитает игнорировать ее. Вот и все, что она не похожа на Зейди…

— Итак, когда ты на днях сказала, что не знаешь Рафферти Уайльда, ты сказала правду. Ты не видела его с тех пор, как он назвал фамилию своего отца в честь матери…

Достаточно! Открыв глаза, я отчаянно сжимаю руку, которая все еще держит меня.

— Пожалуйста. Просто… просто не надо, Ларк.

Впервые я ощущаю, каково было Рафферти и Паксу после случившегося. В городе не было ни души, которая не знала бы, кто они такие и что случилось с их семьей. Куда бы они ни пошли, я уверена, что им не удалось избежать взглядов и шепота. Их трагедия стала развлечением для других. Я сомневаюсь, что бабушка, переведшая их в другую частную школу в городе, им чем-то помогла.

Когда я поднимаю подбородок, я не встречаю ничего, кроме непоколебимого сочувствия. Она понятия не имеет, какую роль я сыграла в истории братьев, и тем не менее, она ни на секунду не смотрит на меня так, будто считает, что я плохая девушка. Между тем, это единственное, кем меня видит Рафферти. Для него я была монстром, спящим в его постели и унесшим жизнь его мамы.

— Итак, когда ты говоришь, что знала их, ты действительно знала их. Ты была там, когда все это произошло? — я не уверена, что заставило ее сделать такой вывод — ее интуиция или моя внутренняя реакция на ее подталкивание. Может быть, и то, и другое.

— Да, — хрипло шепчу я.

— Мне очень жаль, Пози.

Рафферти говорил мне, что он единственный, кто что-то потерял, и что я не имею права горевать. Серьезные извинения Ларк проникают прямо в мое сердце, заставляя хрупкие кусочки его треснуть еще больше, потому что впервые за долгое время они позволяют мне признать, что я тоже что-то потеряла. Я потеряла лучшего друга, приемную маму и свою первую и единственную любовь.

— Спасибо, — прерывисто выдыхая, я пытаюсь восстановить самообладание. — Я не хочу…Я не могу об этом говорить. Это не моя история.

Рафферти взорвался бы от ярости, если бы услышал, как я это говорю. Он бы раскритиковал меня за мое лицемерие, ведь тогда у меня не было проблем с рассказом его истории.

— Я понимаю, — ее свободная рука тянется к кожаному ошейнику, а палец пробегает по серебряным крыльям. — Но можешь ли ты сказать мне только одну вещь? Почему бабочка?

Я уже потеряла счет, сколько раз люди спрашивали меня о моем имени. Как будто это была клятва, которую я дала ему, я хранила прозвище, которое он мне дал, как будто оно было священным. Когда он поместил эту бабочку мне на горло, он взял вещь, которая когда-то была для нас священна, и превратил ее в символ своего контроля надо мной.

Я больше не обязана хранить в тайне происхождение этого прозвища. Итак, я ей говорю.

— Моя мама была из Испании. Когда она была беременна мной, она сказала, что когда я пинала ее, у нее в животе было такое ощущение, будто маленькие крылышки бабочки порхали. Она начала называть меня своей марипосой. Это по-испански бабочка. В конце концов к нам присоединился мой отец, и вскоре после этого имя было сокращено до Пози. Это прижилось, и они решили, что меня следует так назвать. Не то чтобы было так уж важно, как моя мать хотела меня называть, поскольку ее уже не было, когда мне исполнилось два года. Рафферти знает эту историю и из-за нее начал называть меня бабочкой, когда мы были младше.

Моя мать происходила из богатой семьи в Испании. Она переехала в Штаты, чтобы поступить в колледж, и пока была здесь, познакомилась с Молли и моим отцом. Он был на пару лет старше, и я думаю,