Бабочки и порочная ложь - Кейли Кинг

мне минутку, чтобы снова наверстать упущенное, Рафф. Ты знаешь, что я быстро учусь.

— Это было твое умение, которым я когда-то восхищался, — интересно, есть ли в его голове те же воспоминания, которые крутятся в моей голове? Все мои первые работы Рафферти считал своими, и, поступая так, он стал моим учителем. Он научил меня всему, что мне нужно, чтобы доставить ему удовольствие. Он был рад это сделать, а я была слишком усердным учеником. — Но меня не интересует твоя способность учиться прямо сейчас, Пози. Мне интересно посмотреть, насколько хорошо ты сможешь выполнить приказ.

Подойдя к двери маленькой раздевалки, в которой мы находимся, он тянется к ручке и запирает нас вместе. Здесь не так уж много места. Большую часть дальней стены занимает туалетный столик с разбросанным по нему косметикой, а на другой стороне стоит серебряная вешалка с одеждой, похожая на ту, что в руке Рафферти. Другими словами, спасения нет, и здесь нечем защититься, если понадобится. Я понятия не имею, что он планирует делать, но не думаю, что тюбик туши мне сильно поможет, если дойдет до критической ситуации.

Сглотнув, я нахожу в себе смелость спросить:

— Чего ты от меня хочешь?

Вернувшись и встав передо мной, он расширяет стойку и скрещивает руки на груди. Ткань его рубашки натягивает его плечи, когда он это делает, еще раз подтверждая мою теорию о его преданности спортзалу. Устрашающий наряд все еще висит на вешалке, свисающей с его пальца, насмехаясь надо мной, потому что мы оба знаем, что я скоро надену его.

— Раздевайся.

Сделав глубокий очищающий вдох, я киваю головой. Спорить с ним по этому поводу нет смысла. Я могла бы просто покончить с этим.

— Хорошо, отдай это мне. Я выйду через минуту.

Глядя то на мою протянутую руку, то на мое тело, уголок его рта высокомерно приподнимается.

— У нас уже возникли проблемы со связью. Я сказал тебе раздеваться. Я ни разу не намекнул, что уйду, пока ты это сделаешь, — вот дерьмо. — Я дам тебе еще один шанс сделать то, о чем я прошу добровольно.

Зная Раффа, если я не начну раздеваться прямо сейчас, он возьмет нож, который всегда держит в кармане брюк, и сам срежет с меня одежду. Он оставит меня ни с чем, чтобы добраться домой, и я отказываюсь снова сидеть на заднем сиденье внедорожника этого водителя, надев только эту кожаную вещь.

— Отлично, — зубы стиснуты так сильно, что я боюсь сломать коренной зуб, мои пальцы сжимают подол моей черной хлопчатобумажной рубашки. Когда я впервые разделась для Рафферти, меня трясло, как лист. Любое волнение перед выступлением у меня померкло по сравнению с тем первым разом. К моему удивлению, сейчас я уже не так нервничаю, как тогда.

Может быть, это потому, что на этот раз я уже знаю, что ему понравится то, что он увидит. Он может сколько угодно ненавидеть меня за то, что я сделала, но мое тело его никогда не предавало. Черт, мое тело оказалось к нему более преданным, чем мне хотелось бы. Любые попытки пройти мимо моей первой любви встречали сопротивление.

Ни разу не прерывая напряженного зрительного контакта между нами, я стягиваю рубашку через голову и швыряю к его ногам. Она приземляется на кончик его кожаного туфля, но он даже не смотрит на него и не отбрасывает. Его внимание сосредоточено на мне.

В бюстгальтере, который я ношу, нет ничего сексуального. Он простой и сделан из черного хлопка. Если бы я знала, что он заставит меня снять его, я бы вообще не стала привязывать его к груди.

Оставив его пока на месте, я стягиваю белые вансы, чтобы беспрепятственно снять штаны, и одновременно тянусь к эластичному поясу леггинсов Lululemon. Они обошлись мне в целое состояние, но стоят каждого пенни. Если он мне их не вернет, я их потеряю.

Точно так же, как я сделала это со своей рубашкой, я швыряю их ему под ноги. Стоя перед ним в одних черных стрингах и бюстгальтере, я стараюсь не шевелиться на ногах с беспокойной энергией, пока его пронзительные глаза изучают кусочки моей обнаженной кожи. Теперь он смотрит на меня так, будто не может решить, хочет ли он меня сожрать или убить. Или оба варианта.

Что касается смертей, быть сожранной до смерти Рафферти Уайльдом было бы не плохо.

Мои пальцы только что коснулись застежки бюстгальтера, когда он коротко покачал головой.

— Остановись.

Я делаю то, что он просит, мои руки возвращаются в сторону.

— Повернись.

— Почему?

Резкий взгляд, искажающий его черты, заглушает любые другие вопросы, которые могут у меня возникнуть. Делая то, что он от меня хочет, я поворачиваюсь на месте и поворачиваюсь к нему спиной. Они всегда говорили нам, что, сталкиваясь с опасным хищником, мы никогда не должны поворачиваться к ним спиной. Но здесь я делаю именно это.

Я просто добавлю это в список безрассудных поступков, которые я совершила сегодня вечером.

Руки открываются и сжимаются по бокам, я с трепетом жду его следующего шага. Мое тело готовится к возможной боли, когда он перекидывает мне через плечо длинные пряди моих волос. Это нежный шаг, и мне не нравится, что я наслаждаюсь каждой его секундой. Мне не должно нравиться все, что он делает, и все же я радуюсь, когда кончики его пальцев перемещаются от воротника на моей шее к застежке моего бюстгальтера.

Мои щеки вспыхивают, когда поток воздуха непроизвольно вырывается из приоткрытых губ. Я ожидаю от него какого-нибудь дерьмового комментария, но он этого не признает. Это более тревожный шаг, чем когда он снимает с меня лифчик.

Рафферти сбрасывает его с моих плеч и продолжает проводить по моему позвоночнику прикосновением, от которого по коже пробегают мурашки. Я рада, что не могу сейчас видеть его лица, потому что могу притвориться, что он смотрит на меня с той же болью, которую я всегда испытывала к нему, а не с его постоянной маской ненависти.

Я ненавижу эту маску и ненавижу еще больше. Именно из-за меня он ее носит.

Его прикосновение достигает края моих стрингов, и вместо того, чтобы остановиться на нем, он проводит пальцами по всему поясу. Мое сердце бьется в груди, когда его легкое прикосновение скользит мимо моей бедренной кости и продолжает двигаться к передней части моего тела. Его рука обхватывает мое туловище в движении, которое можно было бы назвать почти объятием, но я не настолько наивна, чтобы в это