Прости грехи наши… Книга первая - Елена Дмитриевна Фетисова

судорожно подумала женщина, – «То, ради чего я отказалась от собственного счастья? Это…. Это чудовище!», – эхом прокатилась ужасающая мысль внутри ее расстроенного горем рассудка, какую страшную ошибку она совершила!

Не говоря ни слова, Анна оттолкнула Василия и, освободив себе дорогу, бросилась, что есть силы бежать. «Я должна успеть!» – колотилось внутри ее сердце, выпавшим из гнезда птенцом, – «Должна!».

Платок упал наземь, раздетая, женщина выскочила на улицу и, засыпая в туфли снег, побежала уже по селу, забыв про холод и стыд, но… она опоздала.

Маленький ПАЗик желтым пятнышком маячил по занесенному снегом полю. Опустошенность, наполнившая существо несчастной, была сравнима разве с этим белым безбрежным пространством, которое поглотило мечту ее жизни, быть может, последнюю. Анна еще долго глядела вдаль, забыв про скорую на руку молву, и жить ей не хотелось.… Все, казалось, бесполезным и никчемным. И в эти роковые минуты женщина почувствовала чей-то неотступный взгляд, она обернулась.

Ярко-золотистая голова, как маленькое солнышко, виднелась из окна ее дома – единственное и последнее, что у нее осталось в этой жизни…

Анна сорвала несколько жухлых травинок и осторожно оглянулась на мужа.

Он сидел, сгорбившись, недвижимый и молчаливый, похожий на каменную глыбу. Стеклянные глаза его были устремлены в табличку с надписью: «Новорожденный Крушинин…».

Каждый год приезжали они с Василием на городское кладбище, чтобы оправить могилу и почтить память не задержавшегося в этом мире единственного их родного ребенка. И с каждым годом Василий все острее переживал случившуюся, однажды, трагедию. Здесь был похоронен, не только, его сын, но и мечта всей его жизни. Искореженная судьба, привидевшаяся как-то Василию в пьяном бреду, без разбора несла его по жизненным буеракам, не оставляя уже никакой надежды на лучшее.

– Вася, – тихо позвала его Анна, – мужнино плечо дрогнуло, казалось, вместе с ним зашевелилась и присохшая боль в душе Анны. Ей нелегко было видеть его страдания, когда собственные забирали все силы, – Давай помянем…

Василий опрокинул стопку и, глотнув воздуха, обнял жену, все так же молча.

Анна глянула на голубое небо в кружеве облаков, тяжело вздохнула:

– Вот, и весна пришла…, – сказала она бесцветным голосом и призналась, скорее самой себе, – У меня такое чувство, будто я в последний раз сюда приезжаю…

Васька круто развернул ее лицом к себе. Чересчур громкими показались его слова после долгого молчания:

– Да, ты что, Ань, такое говоришь-то! Да, мы еще с тобой! Да, мы…. мы…, – пытался придать он им уверенности, но последние прозвучали горько и обреченно. Сознавая, что фарс не удался, Василий обмяк, голова его снова поникла, и, вдруг, мужчина зарыдал как ребенок.

Анна встала. Ощущение, что будущего у нее нет, как ни странно не пугало ее больше.

– Пойдем, Вася. На автобус опоздаем…, – тихо, будто покоряясь судьбе, сказала женщина.

Весна в том году выдалась ранней и дружной. Соскучившаяся по теплу земля, подставляла солнцу свои промерзшие за зиму бока. Ее глыбы, перекорчеванные могучим железом тракторов, впитывали, теперь, благодатный свет, обильно лившийся с небес. Приласканная яркими жгучими лучами, она опять готова была цвести и плодотворить. И сады, тянувшие из ее недр живительные соки, вновь заблагоухали и белым кружевом раскинулись на темном теле своей кормилицы.

Зацвели и вишни под Крушининскими окнами, дружно, все сразу. Ванька запомнил этот день. Их лепестки кружились в воздухе, и стекали по розовому закату, как слезы по материнскому лицу.

Бабка Дарья, как обычно, копошилась в огороде, приводя в порядок грядки, когда Ванька босой выскочил на улицу и закричал, срывающимся на плач голосом:

– Мамка упала и не откликается!

Дарья, забыв про боль в спине, скачками ринулась в избу. Задыхаясь, она вбежала в распахнутую горницу.

Анна, бледная, неподвижно лежала посреди комнаты. Глаза ее были прикрыты, синие жилки, просвечивающиеся сквозь кожу, делали ее похожей на мрамор, холодный и не живой…

– Воды, Ванька! Воды, сынок, скорееча…, – завопила испуганно бабка, – Фельдшерицу позвать надо, где же этого окаянного носит! – причитала она, без толку размахивая своими костлявыми пальцами.

Ванька, охваченный неудержимой паникой, зачерпнул дрожащими ручонками полный ковш студеной воды и ринулся со всех ног к матери. Он, так торопился, но как назло споткнулся на пороге, ударившись с разбега о деревянный выступ. Корец со звоном отскочил в сторону, и слезы мальчика смешались с растекающимися по полу лужицами.

– Ах ты, батюшки…, – не унимаясь, стонала бабка, хлопая невестку по щекам, – Поторопись, Иван, да, под ноги-то гляди…

От страха и боли, мальчик громко зарыдал. Неудержимо стуча зубами, он наполнил ковш снова. И, хотя сердце его непослушно рвалось вперед, Ванька ступал, теперь, осторожно, бережно прижимая холодную посудину к своему тельцу, будто то была не простая вода, а волшебная влага из живительного источника. Морщинистая рука бабки замшелым камнем упала в нее, и спасительные капли оросили бескровное лицо Анны. Дарья брызгала женщину и, одновременно шевеля высохшим ртом, отчаянно читала молитвы.

Мальчик следил в надежде за ее неслышно двигающимися губами и, не выдержав, упал рядом на коленки, твердя свое заклинание: «Мамочка, вставай, мамочка…».

Анна с трудом приподняла отяжелевшие веки, до ее сознания донесся неразборчивый шепот и долгий детский плач. Сквозь рассеивающийся дым женщина увидела заплаканное лицо сына и, плохо соображая, что произошло, не без усилия выговорила:

– Ванечка, сынок, что ты…

– Мамка! – кинулся мальчик к ней на шею, снова разлив воду, – Мамочка, родная моя…, – дрожащие губы ребенка прильнули к мокрому лицу матери, – Вставай скорее, ты простудишься, – его слабые ручонки пытались приподнять мать.

Вдруг, неожиданный грохот сотряс дом. Хлестнувшие по напряженным нервам звуки безжалостно растоптали гармонию самых добрых и нежных чувств, проснувшихся вместе с Анной. Заплетающимися ногами в комнату вошел Василий.

– Во! – загоготал он с порога, огромный и беспощадный, как монстр, – Анька, и ты тоже того…, – пьяный отвратительно икнул, и только, потом закончил фразу, – Перебрала…

Смех его был неуместным и, потому кощунственным. И, именно, в этот момент мальчик понял: он ненавидит этого человека, ненавидит своего отца!

Анна, вышла из автобуса и оказалась на замусоренной площадке автовокзала. Разбросанные всюду бумажки порхали под ветерком отъезжающих машин, словно разноцветные бабочки. Не успела женщина сделать несколько шагов, как ее тут же окружила пестрая толпа цыганят.

– Теть, позолоти ручку, дай пять копеек, тетя…

Но тут, потряхивая смуглым и, похоже, немытым телом, к Анне подошла зрелая цыганка. Ребятню, будто сдуло веером ее многочисленных юбок, торчавших одна из-под другой. И, только, совсем маленький мальчик, видимо сын, держался за одну из них, грызя замусоленный кусок сухаря.

– Красавица, – ухватила смуглянка грязными пальцами руку Анны, – Все