Княгиня Ольга. Огненные птицы - Елизавета Дворецкая

– Грязь-то что… – Мистина опять встал и прошелся, – древляне рядом. С этой стороны они, после Малина, настороже будут. Горностаи наши по цене – как вся их годовая дань. А очень много людей я в охрану дать не могу, чтобы сильно в глаза не бросалось. Мне и так боярам надо соврать что-то, почему меня перед самой войной в Плеснеск понесло.

– Как – почему? – Лют с лукавым удивлением поднял брови. – А у старичка подмоги попросить? Союзник он нам или как?

– И то дело! – Мистина усмехнулся. – Но от старичка суть дела надобно утаить. У баваров и далее за скору мыта не берут. А в Волыни и в Плеснеске берут. На тот товар, чем Генрих обещал расплатиться, тоже. Отец такие товары через Волынь тайком возил.

Лют слегка поджал губы. Эта новость его не удивила: он догадывался, что иногда, при перевозке очень дорогих и небольших по весу товаров, отец уклонялся от уплаты мыта. Потом поднял брови:

– Товар? Генрих не скоты обещал?

– Зачем нам его скоты?

Лют подождал, потом не выдержал:

– И что это?

Мистина подошел и наклонился к нему, опираясь о столешницу:

– «Корляги»[5] это будут, братка. «Корляги».

Лют тихонько присвистнул.

– Много?

– Десять. По два на каждый сорочок. Генрих согласен дорого заплатить, потому что в их немецких странах горностаев, помимо нас, ни за какие скоты не достать. Два меча отцу назначались – за устройство всей сделки и помощь его людей, а уж он выплачивает скотами Тородду за перевозку. Остальные получает Анунд, поскольку товар его. И он отправит к сарацинам, а они дадут два веса в золоте за каждый.

Лют сидел, стараясь согнать с лица ошеломленное выражение. Говорят, что в Стране Франков, где куют эти мечи, клинок без набора стоит недорого – восемьдесят четыре денария, чуть меньше трех гривен. В Северных Странах за такой меч, снабженный набором из серебра и меди, дают уже две гривны золота или двадцать четыре гривны серебра. И понятно было желание возить такой товар тайком: кому же охота каждому князю по дороге отламывать по десятой части от стоимости? А бывают ведь еще такие «корляги», с клеймом лучшей рейнской мастерской и с драгоценным тонким набором из золота и серебра, что стоят свой вес в золоте. Если это пересчитать в серебро, то будет примерно триста гривен. Вся дань деревская в иной год давала лишь две стоимости таких мечей.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Уж верно, не для потешки старший брат все это Люту рассказал.

– Я прямо сейчас из Киева уехать не могу. – Мистина положил перед собой сцепленные руки. Лют посмотрел на них: эти руки держали стольный город. – Пусть бояре поуспокоятся. Для начала ты поедешь в Любеч. Дождешься там Тородда. Заберешь у него горностаев и привезешь сюда. Едва ли древляне полезут через Днепр, но боги заботятся о том, кто сам заботится о себе. А отсюда мы возьмем полсотни и поедем в Плеснеск. Как и где будем искать тех баваров – я еще не знаю. Хоть в воду, жма, смотри… И на поиски у нас не вся зима, а только половина. Ты подумай. Может, вспомнишь что. Может, отец при тебе обмолвился о чем-то таком, но ты тогда не заметил, потому что не знал дела.

– С кем я поеду?

– С вашими царьградскими. Пять десятков пока хватит. Все понял?

– Все.

– Ну а дальше поглядим. – Мистина встал и положил ему руку на плечо. – Но ты вот что помни…

Лют задрал голову, чтобы увидеть его лицо.

– Если все пройдет успешно, то я знаю, откуда возьмется приличный «корляги» для тебя. Из тех двух, что отцу на долю назначались.

Лют глубоко вдохнул. Если все пройдет успешно… да тут на гору стеклянную без когтей железных заберешься!

По сравнению с обещанным «корлягом» даже то, что ему, в его неполных восемнадцать, отдавали под начало пять десятков отцовской торговой дружины, с которой он ездил в Царьград, было почти мелочью.

* * *

Только через девять дней Берест наконец пустился в путь к Искоростеню. Если русы не тронули других весей, значит, пока их целью был один лишь Малин, и задержка не имеет значения. Вернуть пленников и Володислав не смог бы: пока он соберет ратников и пустится вдогонку, те дойдут до Киева. А позаботиться о своих погибших, кроме Береста, было некому.

В Малине он застал не ту мертвую пустынь, какой опасался. Тех пленников, кого не стоило вести на продажу, русы не убили, а просто оставили на месте. Словно очески на гребне, когда выбрано лучшее волокно, среди полусгоревших изб толклись полсотни стариков, старух и детей. Иные дворы сгорели полностью, иные остались лишь закопченными от пожара по соседству, но целыми. Некогда оживленное, большое селение ныне наполняли вонь гари и чуть заметный трупный дух.

После ухода русов меж дворов осталось лежать два десятка мертвых тел. Мужчины, кто пытался сопротивляться. Старые женщины, что никак не желали выпустить из рук уводимых детей. На краю пустыря старухи подобрали и Берестову мать…

– Как девку вашу стали тащить, руки вязать, она уж так кричала, не пускала, все цеплялась… – рассказывала ему бабка Козица, и слезы текли по морщинам на ее щеках, как по канавам. – А там один взял меч да рубанул…

Тела к приезду Береста уже лежали под навесом избы. Отец и мать – рядом. Не обмытые, в той же одежде, в какой застала их смерть, с засохшей кровью и полуоткрытыми глазами – некому было вовремя опустить им веки. Их прикрыли мешками от мух, но Бересту казалось, и сквозь мешковину взгляд их не отрывается от сына и вопрошает: что ты сделаешь, чтобы отплатить за нас?

А се покон пятый – мстит родич за родича до седьмого колена…

Только брат Огневка обнаружился живым – единственный из всей семьи. Он все-таки выскочил из гумна, пока огонь не разгорелся и пока тот русин валялся на земле, зажимая руками окровавленное горло. Гумно сгорело не полностью: переменился ветер, и после ухода русов старики и старухи бросились вытаскивать уцелевшие необмолоченные снопы. Теперь от колосьев густо несло гарью, но почти половина урожая была спасена и уложена в обчинах городца.

Пять дней Вьюха, Берест, крепкие старики и старухи, полуслепые от слез, рубили и таскали из лесу сушняк для крады. Предстояло похоронить два десятка тел. Родичи из Доброгощи и Здоровичей прислали несколько мужиков на помощь, но большинство боялось далеко отходить от своих домов – а вдруг снова русы?

Несколько дней над Малином висел душный дым погребальных костров с привкусом горелой плоти. С покойными приходилось класть лишь кое-что из самой старой одежды – порой лишь рукавичку и пустой горшок. Угостить их на прощание стало нечем. Русы увели всю скотину, выбрали все заготовленные припасы. Уцелевшим смотрела в глаза голодная зима, и ясно было, что к весне малинцы заметно поубавятся в числе. Остались самые слабые, и не было больше молодых и сильных, чтобы позаботиться о них. Из молодых мужчин спасся один Вьюха. С дружиной из нескольких стариков и двух десятков уверенных старух ему предстояло бороться за то, чтобы род малинцев хоть когда-нибудь мог возродиться. Хорошо хоть, часть сирот родичи из других весей разобрали к себе. Огневку взял брат матери из Истомичей. Бересту жаль было расставаться с последним родным человечком, но там отроча не умрет с голоду.