Мадам Гали: Свободный полет - Юрий Барышев

Сейчас кто-то из обитателей местного улья попытается вытянуть капельку меда и из нее.

Каким-то внутренним взором она стала осматривать кабинет, где ее оставили одну. Невольно напрашивались сравнения с Москвой и Тель-Авивом. Французы заметно выигрывают у конкурентов, заключила она. Мягкие кресла. Большой телевизор в углу кабинета. Цветы в вазах одновременно и украшали, и приглушали официальный характер помещения. Жалюзи на окнах пропускали света ровно столько, сколько необходимо, чтобы внимательно рассмотреть сидевшего напротив посетителя, но не утомлять его. Ожидание затягивалось. «Есть еще время осмотреться», — констатировала Гали. Наконец она нашла то, что искала: справа от нее к стене было прикреплено небольшое зеркало в деревянной раме. Значит, ее сейчас через это полупрозрачное зеркало внимательно рассматривает, изучает тот, кто через некоторое время войдет вот через эту дверь из смежной комнаты. Дверь действительно распахнулась. В комнату вошел грузный мужчина. Пиджак плотно облегал его округлые плечи и большой живот, который он нес с достоинством японского борца сумо. На заплывшем жиром лице метались два зрачка: казалось, он одновременно смотрел влево, вправо, вверх и вниз. Гали стало не по себе, — она умела читать людей по глазам, но для этого нужно было иметь возможность смотреть человеку в эти глаза!

— Мадам Легаре, — начал он нравоучительным тоном свою партию, — Франция — демократическая страна с давними традициями. Она предоставляет возможность людям, решившим порвать с тоталитарным обществом, — он выдержал легкую паузу и повторил: — Предоставляет возможность начать новую жизнь. Это предполагает прежде всего лояльность и тотальное следование законам нашей страны. Мой прадед, да будет вам известно, служил в жандармерии, и все последующие поколения по мужской линии боролись с тайными врагами Франции.

Его речь, видимо, должна была произвести сильное впечатление на эту самоуверенную девицу из СССР. Он раскраснелся, ноздри раздувались, как у быка, увидевшего красную тряпку. Гали стало страшно не за себя, а за него. Неожиданно он успокоился, сел напротив Гали, сильно наклонился в ее сторону.

— Нам известно о ваших связях с КГБ. Более того, у нас есть серьезные материалы, уличающие вас в шпионаже против Франции. Будет лучше, если вы обо всем расскажете сами.

Гали, еще в юности вымуштрованная ментами из «полтинника», знала, что ни в чем нельзя признаваться, пока тебе не предъявят доказательства твоей вины. Правда, слова «мент» в конце пятидесятых не существовало, криминальные приятели Галки Бережковской и ее подруги по «амурному цеху» называли сотрудников милиции «мусорами». «Полтинником» называлось для удобства 50-е отделение милиции, в ведении которого находилась улица Горького и территория, прилегающая к Красной площади. Гали упорно молчала. Наконец терпению француза пришел конец.

— Вы знакомы с гражданином Италии Монсанти?

— С кем? — Она старалась выиграть время.

— Повторяю: Мон-сан-ти.

— У меня было много знакомых иностранцев, всех не упомнишь. А в чем дело?

— Зато господин Монсанти хорошо, даже очень хорошо запомнил вас и ваши встречи в гостинице «Метрополь».

— Можете вы, в конце концов, объяснить, что случилось с этим господином?! — Гали почти кричала.

— Он имел неосторожность, встречаясь с вами, оставить без присмотра документы государственной важности. В них содержалась конфиденциальная информация о стоимости заводов, которые Италия вместе с Францией как партнером по сделке предлагала купить Советам. Внешнеторговые организации СССР каким-то образом узнали, до какого уровня при торге может быть опущена цена. Мы потеряли полтора миллиона долларов! Господин Монсанти во время расследования этого беспрецедентного случая в посольстве Италии в Москве письменно сообщил, что за два дня до переговоров он имел, так сказать, свидание с русской. У него в записной книжке записан вашей рукой номер телефона квартиры, в которой вы жили.

«У них ничего нет, кроме подозрений. Пора переходить в атаку».

— Какие доказательства моей вины есть у вас, кроме номера телефона в записной книжке какого-то итальянца? Я не могу понять, каким образом номер телефона девушки, живущей в Москве, может снизить цену французского завода на полтора миллиона долларов?

Глаза француза неожиданно уставились в одну точку, как будто у них кончился завод. «Обрыв программы», — констатировала Гали.

— А нельзя ли мне посмотреть записную книжку этого жалкого макаронника? — Она распалялась от ощущения того, что удавка соскальзывает с ее шеи. — Наверно, кроме моего телефона там найдется еще десяток номеров московских девочек. Если вас хорошо учили юриспруденции, то вам должно быть хорошо знакомо положение римского права «после этого не значит вследствие этого».

Когда-то Гали могла произнести эту фразу на латинском языке, но потом забыла. Она невольно запомнила эту сентенцию, которую любил повторять молодой юрист из адвокатской конторы в Черемушках.

— Пока я ждала вас, я слушала радио. Только что передали — в Тель-Авиве вчера взорвана синагога. Я была в Тель-Авиве в это время. Почему вы меня не спрашиваете, не я ли ее взорвала? Следуя вашей логике, я могла заложить взрывчатку, спокойно добраться до аэропорта, сесть в самолет и через несколько часов оказаться в Париже. Почему вы не спрашиваете меня об этом?

Француз нервным движением вынул из кармана портсигар, вытащил сигарету и закурил.

— Вы пытаетесь меня заболтать, — наконец произнес он, немного придя в себя. — Хорошо, сделаем небольшой перерыв. Чай, кофе?

Гали попросила стакан минеральной воды со льдом. Толстяк вышел и через некоторое время вернулся в сопровождении капитана Огюста Лампиду.

Капитан отдела контрразведки ДСТ Огюст Лампиду среди коллег был известен как Ален Делон и Москвич. Он действительно слегка походил на обаятельного красавца — кумира всех женщин. Огюст с улыбкой отзывался на знаменитое имя, — слегка вскинув голову и повторяя жест, знакомый миллионам кинозрителей, небрежно поправлял (абсолютно без надобности) легкие темные волосы. Прозвище номер два рекомендовалось произносить исключительно за глаза — рискнувший обратиться к Лампиду подобным образом получал врага на всю оставшуюся жизнь. Лампиду, выпускник Льежского университета — одного из старейших в Европе, — имел степень бакалавра, специализируясь на изучении истории народовольческого движения царской России девятнадцатого века. Предмет изучения (как и русский язык) Огюст знал превосходно — причины раскола партии Бакунина «Земля и воля» на две самостоятельные партии — «Народная воля» и «Черный передел» — с «таким прошлым» Советский Союз способен угрожать всему миру. На жутком терроре революции 1793 года в собственной стране Лампиду, как истинный француз, предпочитал внимание не акцентировать.

Разумеется, амбициозного патриота заметили и, после соответствующей обработки, направили на стажировку в Москву. Исторический факультет МГУ им. Ломоносова пополнился красавцем ученым из Франции. Студенческая компания с восторгом приняла в свои объятия молодого француза, который умел веселиться, всегда готов был помочь и с искренней щедростью водил коллектив в буфет, когда до стипендии оставалась неделя, — он пришел в ужас, обнаружив, насколько его содержание разнится от стипендии товарищей по учебе. Ко всему прочему, способность Огюста говорить на родном языке московских друзей позволяла молодому человеку чувствовать себя как дома в любой компании. Ему пришлось признать, что русские женщины прекрасны, даже несмотря на то что они носят. Не зря Запад исстари ездил в Россию за женами. Огюст хорошо знал историю государства, которое на данном этапе ему откровенно не нравилось. Женщины — другое дело. Стоит ли добавить, что у прекрасной половины факультета обаятельный француз пользовался неизменным успехом.