Янтарные цветы - Джулия Хиберлин

Выходки Чарли, искренность Эффи, несъедобное печенье. Скоро нам с дочерью придется еще раз обсудить одно из моих железных правил: два цифровых слова не отменяют необходимости оставить старую добрую записку от руки. Да, пожалуй, я и сама недавно сбежала из Пемберли.

– Спасибо вам за заботу, Эффи! – говорю я от всего сердца.

– Чарли думает, что это был доставщик пиццы, однако тип какой-то подозрительный. Лучше перестраховаться, верно?

Мой разум нежится в теплом коконе облегчения. Не намекает ли Эффи на то, о чем мы с ней никогда не говорили? Неужели и она поджидает моего монстра?

– Знаешь, кто это мог быть? – спрашивает Эффи. Я трясу головой, заранее сокрушаясь, что Чарли приходится это слушать. – По-моему, – шепчет Эффи, – это был похититель совков!

Тесси, 1995

Теперь я кое-что знаю о дочери психотерапевта. Ее звали Ребекка. Ей было шестнадцать лет. Нет, он мне не рассказал. Просто Лидия умеет копать.

Ребекка исчезла в том же году, когда безумец лишил мира Джона Леннона, а Альфред Хичкок умер куда более спокойной смертью, чем заслуживал. Мы с Лидией узнали это в библиотеке, куда приехали за подшивкой местной газеты на микрофишах. Там мы и наткнулись на статью двухлетней давности о моем враче. Он тогда как раз получил престижную международную премию за исследование нормальности и паранойи.

«Да кто вообще нормальный-то?» – пробормотала Лидия. А потом прокрутила несколько страниц вперед и зачитала некролог Хичкока. Лидию необычайно восхищал тот факт, что во время съемок одного из ее любимых фильмов («Незнакомцы в поезде») Хичкок пытал свою дочь: застопорил колесо обозрения, когда она была на вершине, затем вырубил свет на съемочной площадке и бросил ее одну в темноте. Через некоторое время бьющуюся в истерике Патрицию спустил один из работников. Лидия нажала кнопку на аппарате и скопировала себе интервью моего врача и некролог Хичкока (и то и другое заслуживало помещения в ее коробку странностей, которую она хранила под кроватью).

Как ни странно, по дороге домой Лидия больше сетовала на судьбу дочери известного кинорежиссера, нежели на то, как мало нам удалось узнать о Ребекке. «Вот садист!» – громко заявила она, пока другие пассажиры автобуса пялились на мой шрам в форме полумесяца.

История Ребекки заняла одно-единственное предложение в статье о моем докторе, и почему-то мне от этого невероятно грустно. Дайте угадаю: он сразу сказал репортеру, что обсуждать исчезновение дочери не намерен.

По крайней мере, на нашей последней встрече он ясно дал мне это понять. Когда я задала вопрос о Ребекке, он долго молчал. Тогда я заявила, что мне нравится репродукция «Жнеца» у него над столом.

– Дедушка одно время увлекался пшеничными пейзажами Уинслоу Хомера. – Ах да, и я больше не слепая.

Не знаю, искренним ли было его удивление. Доктор засмеялся и сказал, что это «огромный, огромный прорыв». Провел дурацкий старинный тест с карандашом и моим собственным носом. Попросил закрыть глаза и как можно подробней описать его лицо.

Затем добавил, что обсуждать это не намерен, однако его дочь не имеет никакого отношения к делу Чернооких Сюзанн. Вообще я про это не спрашивала. Даже если она имеет отношение ко мне, я не очень-то хочу знать.

Сложно совсем уж не радоваться происходящему. За пять дней я поправилась на три фунта. Папа и брат, узнав, что я прозрела, набросились на меня с такими крепкими объятьями, что сердце едва не выскочило у меня из груди. Тетя Хильда испекла трехслойный шоколадный торт, покрытый ее знаменитой липкой кокосово-пекановой глазурью. По-моему, ничего вкуснее я в жизни не ела.

Прошлой ночью на моей тумбочке появился новенький «Заклинатель лошадей» в переплете (у нас принято дожидаться, пока книга выйдет в бумажной обложке).

До суда осталось пятьдесят два дня. Значит – около двенадцати приемов у психотерапевта, включая пару после. Конец близок. Я больше не хочу отвлекаться на что бы то ни было, даже на Ребекку, – подло было с моей стороны ее вспоминать.

Увы, Ребекка стала для Лидии очередной идеей фикс. Она твердо вознамерилась нарыть как можно больше информации о пропавшей девушке – в других газетах. Даже если ты что-то найдешь, говорю я, это не будет иметь никакого смысла. «Ребекка была очень привлекательной и имела много друзей», «Родом из хорошей семьи», «Милая добрая девушка» и т. д., и т. п. Самим можно догадаться. Не хочу показаться бесчувственной, но ведь так и есть.

Я это знаю, потому что прочла вагон и маленькую тележку статей о своей жизни. Я ведь теперь – Черноокая Сюзанна. Моя мать умерла «при подозрительных обстоятельствах», дедушка построил нам с братом пряничный домик, а сама я – практически совершенство. Хотите правду? С мамой случился какой-то редкий удар, бабушка у меня была сумасшедшая, а я никогда не была и не стану героиней сказки. Хотя они все тоже поначалу были жертвами: Белоснежку отравили, Золушку держали в рабстве, Рапунцель – взаперти. Тесси закопали живьем вместе с трупами других девушек.

Чья-то безумная фантазия.

Ручаюсь, доктор был бы рад это обсудить.

Он садится на стул.

– Ну, вперед, Тесси.

На прошлой неделе он разрешил мне провести следующую встречу так, как я сама захочу. Еще он пообещал не рассказывать папе про мое чудесное прозрение – и пока не нарушил обещания. Интересно, он со всеми своими пациентами заключает такие сделки? Это вообще профессионально?

Неважно. Сегодня я готова на откровенный разговор.

– Каждый раз, когда гаснет свет, мне становится страшно: слепота возвращается. Например, недавно мы с семьей ходили в ресторан «Олив гарден», и официантка решила для создания атмосферы приглушить свет. Или вот на днях брат задернул шторы, чтобы лучше видеть телевизор.

– Когда это происходит, попробуй громко говорить про себя, что не слепнешь, просто вокруг стало темно.

– Вы серьезно? И папа вам за это платит? Ай-яй-яй.

– Ты ведь хочешь видеть, Тесси. У тебя внутри нет злобного гоблина, который держит палец на выключателе. Все в твоей власти. Между прочим, по статистике, такое происходит крайне редко. Шансы прозреть в подобных случаях равны практически нулю.

А вот это уже полезно знать. И приятно. Правда, тогда получается, что у меня с самого начала были нулевые шансы.

– Хорошо, что еще тут творится? – Он постукивает себя пальцем по голове.

– Я переживаю… из-за Оу Джея Симпсона.

– Что именно тебя волнует?

– Что ему удастся запудрить присяжным мозги и выйти на свободу.

Я умалчиваю о последнем эксперименте Лидии: она замочила свою красную кожаную перчатку в апельсиновом соке, высушила ее на солнце и попыталась натянуть. Вышло то же самое, что у Оу Джея.

Доктор кладет одну ногу на другую. Одевается он куда консервативнее, чем я себе представляла. Накрахмаленная белая рубашка, черные брюки со стрелкой, синий галстук (узел чуть расслаблен) с вышитыми красными бриллиантами, натертые до блеска черные туфли. Обручального кольца нет.