Волжский рубеж - Дмитрий Агалаков

– Командир второй роты убит! – услышал Петр сзади голос командира Черенкова. – Жаль Мишку Пожарского! Ох, жаль!..

– Левой, левой! – чеканил Алабин.

– Нам бы артиллерию сейчас! – бросил позади Гриднев. – Мы бы им, сукиным детям, показали!..

– И так покажем, только дойти-с надо! – бросил ему Черенков. – А мы дойдем, Паша, дойдем-с!

Командир полка Бибиков дал приказ бить по англичанам. Близко они уже были – теперь долетит пуля! Шеренги ощетинились ружьями и дали залп, их сменили другие шеренги охотцев. Отсюда было видно, что англичане падают за своими пикетами, но им на смену приходят другие.

– Приготовиться к атаке, господа офицеры! – где-то недалеко приказал командир полка. – В штыковую идем! С Богом-Вседержителем, братишки, идем! За землю Русскую! За Крым! За славу предков наших!

– Третья рота-а-а! – понеслось вдоль шеренги. Вопил что есть силы ротный Алексей Черенков. – К штурму высоты, мать ее, готовсссь! Ма-арш!

И они побежали – во всю прыть побежали вверх по склону, начинавшемуся полого. Дальше потруднее будет! – знали все, но ненависть и желание истребить врага оказались куда сильнее!

Русских боялись в штыковом бою все армии Европы. Они, эти усатые мужики с прокопченными лицами, служившие десятки лет подряд, часто – немолодые, шли на противника с бесстрашием римских легионеров. Европейцам трудно было понять логику русского солдата, но эта логика была прочнее любой стали. Ничего не было у русского крепостного солдата, даже портки и шинель – и те принадлежали царю-императору! Был он гол, как сокол. И роди он где сына или дочь, в своем ли селе, на чужой земле, и те в одночасье станут чьей-то собственностью. Своего или другого барина. Но что-то должен иметь человек, свое, нерушимое, чем-то гордиться, что-то передать другим – и русский крепостной солдат имел воинскую честь и великую боевую отвагу. Этого не мог отнять у него никто, даже офицер, надумай он сунуть кулаком своему рядовому за провинность прямо в рыло. Да если и поступали так нерадивые офицеры, то в мирное время! Когда шла война, у русского крепостного солдата вырастали крылья – черные крылья смерти. И каждый становился маленьким богом войны, внушающим страх врагу и уважение своим командирам! «Кому нечего терять, кроме чести, – заметил однажды знаменитый полководец, – того стоит бояться!»

И боялись противники – и русского солдата, и его штыкового удара. Еще с Суворова, учившего: «Пуля – дура, штык – молодец», родилась своя, особая наука убивать врага в штыковом бою. Русский солдат наносил не прямой удар, а сверху вниз, желательно в живот, а потом резко опускал приклад. И все это делал стремительно и четко! Не увернулся от такого удара, не отбил винтовку, считай – твоя песенка спета. Попади русский штык в грудь – он ломал и выворачивал ребра, в живот – потрошил все кишки. Ребра – еще ладно, а вот с перевернутыми и располосованными кишками – худо дело! Тут пулю в сердце за великое счастье почтешь! С распоротыми кишками врагу оставалось только умирать в мучениях! Больше всего русской штыковой атаки боялись турки, стоило им почувствовать, что силы их невелики, и они бежали с поля сражения, сверкая пятками! Англичане и французы таковыми не были: бежать они и не думали, гордость не позволяла, оттого знали, что нужно умело пользоваться порохом и свинцом, как можно меньше допустить до своих редутов русских солдат, перебить большинство в чистом поле, иначе худо будет! Потому целились они усердно, стреляли верно и перезаряжали ружья быстро! Европейские офицеры особенно хорошо помнили истину: «Бог помогает не большим батальонам, а тем, кто лучше стреляет!»

Четверть Охотского полка полегло на подходах к позициям англичан – между пушками каменоломни и артиллерией кольдстримов. Эти черти, вставшие на карнизе Сапун-горы, стреляли воистину хорошо! Еще четверть полка повалилось от близкого огня штуцерников, которые последние минуты атаки били почти в упор. Петр все время ждал, что сейчас его найдет пуля, свинцовая горошина, отлитая за морем! Отыщет – и порвет ему грудь! Только один раз он оглянулся на крик – это схватился за грудь ротный Черенков, отступил, роняя саблю, и повалился назад. «Лешку пуля нашла! – лихорадочно думал Петр, – а вот меня – нет! Отчего так?» Уже впереди и наверху метались лица кольдстримов: англичане видели, что русские, давно распрощавшись с жизнью, стали точно призраками, бесстрашными гонцами смерти! С бешеными воплями, наводя ужас звериными криками и улюлюканьем, они прыгали через пикеты, попадая на английские штыки, но чаще сами, едва приземлившись, ловили на свои штыки англичан!

Кольдстримы, уже изрядно потрепанные, едва сдерживали натиск противника. Алабин, перелетевший пикет, краем глаза усек Павла Гриднева. В его руке не было сабли: коротка она для рукопашного боя, где правит штык! Гриднев дрался по-солдатски – ружьем, перехваченным у кого-то. И дрался лихо! Мстил он англичанам – мстил люто, сторицей платя за смерть товарищей. Артиллерийскую прислугу кольдстримов перекололи быстро! Поливал огнем тех, кто и ответить тебе не мог, рвал их на части? – так вот, получи! Батарея англичан опустела в два счета. Убитые были кругом, и Петр, бросив саблю в ножны, тоже вырвал ружье из чьих-то мертвых рук, и едва приготовился нападать сам, как напали на него. Англичанин в высокой шапке попытался ударить его штыком – Петр едва успел отбить этот выпад прикладом! Вражеский штык полоснул его по краю кителя! Кольдстрим отскочил и вновь прыгнул вперед, нанося удар, но тут уже и Петр был начеку! Этот прием знал каждый бывалый солдат и офицер: удар – назад – и вновь удар! Давняя наука! Теперь он вовремя и точно отбил удар, вывернул винтовку противника, закрутил ее, уводя в другую сторону, и свободным штыком сам ударил англичанина в грудь. Ударил наперво легко, а когда стальное жало вошло в неприятеля на ладонь и тот, выпучив глаза на вдохе, вдруг стал слабеть, Петр вдавил в него штык глубже, со злобой, и еще раз, да так, что ствол уперся в грудь кольдстрима, а стало быть, вышел штык из спины! И только потом выдернул сталь из тела врага, и англичанин, попятившись, роняя винтовку и зажимая широкую рану, повалился на спину – на своего уже мертвого товарища.

– Браво, штабс-капитан! – услышал Петр окрик справа. – Не забыл солдатскую школу!

Это оказался Павел Гриднев. Штык его винтовки был окровавлен, окровавлен был и ствол, точно он и его запускал в кишки врага. Глаза пылали – яростно и весело одновременно!

– Я ничего не забываю! – весело и мрачно откликнулся Алабин. – Лешку ранило, теперь меня слушаться, поручик!

– Так точно, господин штабс-капитан! – кивнул Гриднев. – Представление продолжается! Как гусей распотрошим! Печенку в одну сторону, сердце – в другую! Голову – рядышком!

Русские оказались сильнее, потому что были злее! Во много раз злее и ожесточеннее! И кольдстримы, кучась, вдруг дрогнули, не выдержали и бросились прочь от своих пикетов – к дальним скалам! Но показывать спину противнику после недавнего беспощадного артиллерийского обстрела было неблагоразумно! И русские бежали за ними азартно, перепрыгивая через трупы солдат Соймонова и Пеннифазера. Бежали и кололи ненавистных кольдстримов, своих недавних палачей, кололи в спины; кто оборачивался и думал обороняться – в грудь и живот, в лицо, и без жалости добивали раненых, и вырывали штыки из тел, и резали руки погибающим, которые инстинктивно хватались за окровавленную сталь!..