Воскресный день у бассейна в Кигали - Жиль Куртманш

Ламарр ничего не говорил, пристально глядя в тарелку с давно остывшим омлетом, он нервно ковырял вилкой желтоватую массу.

– Вот так, значит, мне надо написать отчет по поводу смерти брата Кардинала. И хотел бы я знать…

– Нет. На самом деле вы вовсе не хотите знать ни того, как Кардиналы всеми доступными ему средствами боролся с чудовищной несправедливостью, вы не хотите знать, а тем более писать, что, вероятнее всего, решение о его ликвидации приняли люди из окружения президента. Вы желаете не знать, а выпутаться из этого достойно. Я вас понимаю и сочувствую вам. Но вам это не удастся. Если прятать мертвецов, они превращаются в призраков, которые мучают по ночам. Вы пропали, вы еще одна жертва этой дерьмовой страны. Если вы скажете правду, то вашей карьере крышка. Если подтвердите версию, которая устраивает министерство ради продолжения теплых отношений с Руандой, тогда я начну вас преследовать. То, что известно нам обоим, рано или поздно опубликуют в какой-нибудь канадской, бельгийской или французской газете. Уж поверьте. Я буду вас преследовать. Я от вас не отстану. Вы станете моим злейшим врагом. Убийцам я ничего не могу сделать, против них я безоружен, но для таких мелких сошек, как вы, у меня найдутся слова, чтобы их изобличить. Господин Ламарр, вы враг, который мне по зубам.

Ламарр стал защищаться. Он не заслуживал таких жестоких нападок. Наевшись, Валькур потягивал крепкий кофе и кивал головой. Он понимал смятение чиновника. Валькуру даже было жалко Ламарра. Непросто выбирать между суровой истиной и постыдной ложью. Он сожалел о том, что ему приходится угрожать Ламарру, но иначе он не мог. Молодой дипломат так и не притронулся к омлету. Когда он поднялся, чтобы пойти в свой номер писать рапорт, казалось, что на ногах у него свинцовые гири, он весь ссутулился, словно за два дня постарел лет на тридцать.

Чиновник составил рапорт в соответствии с предварительными итогами, объявленными французскими секретными службами: брата Кардинала убили грабители, и, возможно, они были из числа мятежников-тутси. Посольство, а за ним и министерство подписались под этой версией, и именно так событие освещали канадские СМИ. Валькуру удалось напечатать статью в Бельгии. Это не повлияло на карьеру Ламарра, который спустя три дня после их разговора переехал из отеля на виллу, где его ожидали бой[37], кухарка и садовник. Мари-Анж, даже избавившаяся от бремени, по-прежнему его ничуть не интересовала как женщина. Впрочем, та не печалилась, теперь она переключила свое внимание на садовника, но все еще никак не могла выбросить из головы Жюстена. Молодая супружеская пара перестала появляться в дипломатических кругах и ресторанах. Ламарр смотрел старые видеофильмы про кунфу, а его жена трахалась с прислугой, пытаясь достичь того экстаза, того ощущения опустошенности, что испытала с Жюстеном. Мари-Анж попыталась было его преследовать, но всякий раз он с презрением отвергал ее. Три недели спустя после их приезда она пошла на прием к бельгийскому доктору, который наблюдал ее после родов. Реакция на СПИД оказалась положительной. Она взвыла. Исцарапав врачу лицо и уняв рыдания, она прошептала: «Я убью его». Разумеется, она этого не сделала. До самой своей смерти Жюстен так и продолжал награждать белых смертью, которая царила в его родной стране. Все еще опасаясь за свою карьеру, а может, из сострадания, Ламарр организовал отъезд Мари-Анж в Канаду через несколько дней после того, как узнал эту страшную новость. Он оставил себе Надин, которая была зачата на стоянке, а на свет появилась в жалкой лачуге. Ламарр стал отцом сначала по необходимости, а потом уже и по собственному желанию. Благодаря ребенку, ставшему отныне единственным объектом его внимания, он открыл для себя совершенно новую сторону жизни, то, что раньше считал для себя невозможным: глупый, беспричинный смех, смешные рожицы, наивные колыбельные, беспокойство, когда у ребенка в первый раз повышается температура, отчего он весь краснеет, словно раскаленные угли. Для собственного успокоения Ламарр составил второй отчет, который, в отличие от первого, носил предположительный характер, годе он упомянул о слухах, ходивших в деревне Кардинала, о том, что убийцами, возможно, были военные или подручные президента. Он добился того, чтобы, отчет попал прямо на стол к министру, минуя его непосредственную начальницу, которая уже отправила факс, где восхваляла титаническую работу, проделанную ее французскими коллегами при расследовании этого прискорбного дела, и выражала удовлетворение столь быстрым обнародованием итогов и тем, что они никоим образом не затрагивали отношения между странами, фигурирующими в, данном деле. Ламарр больше не хотел ни играть в политику, ни планировать карьеру. Он довольствовался положением хорошего отца, не такого уж идеального, зато настоящего, который всегда рядом, которого уважают. Когда он ложился на жесткий влажный газон перед своей виллой, возвышавшейся над «Кигали найт», и устремлял взгляд к звездам, хотя по природе своей не склонен был к созерцательности, то чувствовал необыкновенную легкость, чего раньше с ним никогда не случалось, и уверенность в том, что нашел занятие себе по душе, и тогда, вполне довольный собой, он отправлялся в кровать, целуя перед сном уже уснувшую дочку.

Узнав о болезни и отъезде Мари-Анж, Валькур осознал, что еще очень плохо понимал эту снедаемую недугом страну, жизнь которой брал на себя смелость объяснять другим. Жюстен, смотритель бассейна, заразил Мари-Анж. Для тех, кто загорал у бассейна, секс был всего лишь игрой. И, поддавшись этой фривольной атмосфере, Валькур толкнул Мари-Анж в объятия Жюстена, ведь это он их свел и практически насадил эту женщину на его член. А тот без стыда и сожаления признался, что передавал белым вирус, который когда-то они сами занесли черным. Валькур даже не пытался его разубеждать. Он лишь предупредил парня, что, если увидит, как тот пытается кого-нибудь завлечь в свою лачугу, Валькур выложит всю правду директору отеля, который, учитывая все его связи в правительстве, наверняка сумеет засадить Жюстена за решетку.

Валькур все рассказал Жантий, и она отнеслась к этому гораздо спокойнее, чем он думал. Она лишь немного упрекнула его - но разве это можно назвать упреком? - в том, что он ускорил встречу, которая все равно произошла бы, поскольку Мари-Анж, как она выразилась, «бесплатная женщина». И все же, чувствуя себя виноватым, он считал, что должен объясниться.

– Понимаешь ли, у каждой страны есть свой цвет, запах и своя заразная болезнь. В Канаде - заискивание. Во Франции - зазнайство. В США- зашоренность.

– А в Руанде?

– Безответственность и безнаказанность власти. Здесь царит абсолютный хаос. Для тех, у кого есть деньги или власть, все, что запрещено в других странах, здесь становится возможным и доступным. Надо лишь осмелиться. Жалкий лгунишка у меня на родине здесь может запросто превратиться в мошенника, наш же мошенник у вас становится бессовестным грабителем. Хаос, а главное, окружающая их нищета дают таким людям возможности, которых у них раньше не было.

– Ты говоришь о белых, которые думают, что стоит им только пальцем поманить, и я пойду к ним в номер, о богатых руандийских, которые угрожают, что я потеряю работу, если не пересплю с ними. Но ты же не такой.