Ласковый ветер Босфора - Ольга Покровская

– Хорошо, не буду.

Выудил из кармана брюк мобильник и, подсвечивая путь синим огоньком, повел Катю по коридору. В доме пахло чистотой, намытыми деревянными полами, глаженым бельем, еще немного камнем и какой-то цветочной отдушкой. Эртан толкнул одну из дверей, сказал:

– Вот твоя комната. Если, конечно, ты не возражаешь. Может быть, тебе удобнее будет в другой.

Но Катя, чувствуя, как болезненно сжимается горло, поспешно отозвалась:

– Нет-нет, все прекрасно. Спокойной ночи.

Быстро вошла, прикрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной в смятении. Нет, но ведь было же что-то такое, было, она это не придумала. Она не глупая романтичная мечтательница, она видела, как Эртан смотрит на нее – с восхищением, с уважением, с глубокой привязанностью, слышала, как он разговаривает с ней, как интересуется ее мнением по всем вопросам, как стремится именно с ней обсудить то, что его волнует. В конце концов, был и сегодняшний вечер, когда он, как испуганный, расстроенный маленький мальчик бессильно цеплялся за ее колени, был этот момент абсолютного единения, гармонии и счастья под звездным небом. Ведь это же все ей не привиделось?

Господи…

Катя сжала голову руками, сделала несколько шагов, натолкнулась бедром на угол какой-то мебели и в изнеможении присела на застеленную свежим крахмальным бельем кровать. Выпить хотелось невыносимо, только глоток обжигающего, согревающего виски мог бы сейчас вернуть ей душевное равновесие. Но рыскать по чужому дому в поисках выпивки, по дому, где затаился этот чудный, непонятный, изменчивый, волнующий до умопомешательства мужчина, было немыслимо. И Катя все сидела на кровати, обхватив себя руками за плечи, все покачивалась мерно из стороны в сторону, все смотрела потерянным взглядом в окно, за которым шелестел листвой окутанный ночной негой сад.

Утро заглянуло в комнату сквозь щель в легких белых занавесках. Еще нежась в полусне, Катя почувствовала, как горячие солнечные лучи ложатся на лоб и щеки, невольно улыбнулась и открыла глаза. Только теперь она смогла как следует рассмотреть комнату, в которой провела ночь.

Очевидно, даже после глобального ремонта Эртан постарался воссоздать в доме ту атмосферу, что царила здесь в его детстве. Пол в комнате был застелен старинным тканным вручную ковром, на стенах тут и там были развешаны вышитые картины. Подойдя поближе, Катя рассмотрела на них, на всех этих вышитых крестиком пейзажах и натюрмортах, милые несовершенства – то едва заметную оборванную ниточку, то выгоревший от времени уголок – свидетельствовавшие о том, что картины эти когда-то вышивала мать Эртана, и сын любовно сохранил их после ее смерти и украсил ими обновленный дом. На столике под окном стоял искусно сделанный серебряный макет дворца Топкапы, и Катя, не удержавшись, легонько провела пальцем по всем его так филигранно выполненным башенкам и галерейкам. А затем заметила внизу, на подставке, выгравированную на турецком надпись. Слов она не поняла, но предположила, что эту серебряную безделушку, должно быть, подарил любимой жене Озтюрк-бей старший, когда привез ее в Стамбул и убедился, как поразил избранницу этот удивительный город.

Наверное, Эртан разместил ее на ночь в бывшей маминой спальне. В комнате, где при помощи всех этих панно, ковриков, статуэток, симпатичных тряпичных куколок воссоздавалась картина некогда царившего в доме тепла, уюта и безусловной любви. И Катя, бродя от предмета к предмету, дотрагиваясь пальцами до всех этих вещиц, хранивших историю семьи, очень остро чувствовала, какими дружными, любящими, привязанными друг к другу росли здесь дети, c какой нежностью все они относились к матери и как она не чаяла в них души, дарила им свою ласку, заботу, мудрость и преданность. Находясь здесь, невозможно было не улыбаться, не чувствовать, как и тебя, незнакомца, чужого здесь человека, невольно окутывает это домашнее тепло, пропитывает эта счастливая, солнечная, радостная атмосфера.

В доме было тихо, но это была не та оглушающая мертвая тишина, что преследовала Катю во все три года ее «изгнания». Нет, эта тишина была теплая, уютная, живая. Тишина, иногда нарушаемая приглушенными звуками из другой части дома. Тишина, свидетельствующая о том, что в доме есть люди, но они, эти люди, нарочно стараются не шуметь, не греметь ничем, чтобы не разбудить дорогую гостью. И на Катю от этой тишины, от мягкого солнечного света, проникавшего в окно, от врывавшегося через приоткрытую форточку с улицы аромата цветущего сада снизошло умиротворение. Воспоминание о вчерашнем разочаровании болезненно кольнуло где-то внутри и тут же отпустило. Что бы ни испытывал к ней Эртан, какими бы глупыми надеждами ни тешилась она сама, утро было чудесным, ясным, теплым; Кате уже много лет, может быть, с самого детства, не доводилось просыпаться в атмосфере такого покоя и благоденствия. Все ночные призраки, все мучительные вопросы, не дававшие ей покоя, отошли на второй план, уступив место простой и чистой радости бытия. Катя сладко потянулась и заглянула за маленькую выкрашенную белой краской дверцу, за которой, по ее расчетам, должна была скрываться ванная.

Умывшись и одевшись, Катя вышла в коридор – тоже очень светлый, с лежавшими на полу, напротив высоких окон, солнечными квадратами. Вот теперь уже более отчетливо слышно было, как где-то впереди позвякивают столовые приборы, что-то шкворчит, шипит, и голос Эртана изредка бормочет что-то – очень сосредоточенно, но почти неразличимо. А еще был запах… Запах чего-то горячего, свежего и невероятно аппетитного.

Осторожно ступая босыми ногами, наслаждаясь ощущением нагретых солнцем деревянных половиц, Катя пошла на запах и звук и вскоре оказалась в просторной светлой кухне. Здесь, видимо, тоже все осталось так, как было при матери Эртана. По множеству расставленной тут и там техники, разнообразным кухонным приборам и агрегатам сразу видно было, что женщина, некогда хозяйничавшая здесь, любила готовить и подходила к этому делу с пониманием и фантазией. Развешанные по стенам разнокалиберные сковородочки, шумовки, кастрюльки, поблескивавшие глянцевыми боками из-за стеклянных дверец шкафчиков, наводили на мысль о том, какие сытные, вкусные, ароматные и разнообразные когда-то готовились здесь блюда, какие аппетитные ароматы разносились по дому, сзывая всю семью к столу.

Он, этот самый стол, стоял посреди кухни, накрытый белоснежной скатертью. Стол, будто бы предназначенный для того, чтобы за ним собиралась большая, шумная и дружная семья. Сейчас он уже уставлен был разнообразными яствами – тарелками с нарезанными сырами, колбасами, овощами и фруктами, блюдом со свежей выпечкой, сверкающими в солнечных лучах стеклянными плошками, в которых золотились мед и разные варенья. А чуть поодаль у плиты колдовал Эртан – в голубом фартуке, повязанном поверх светлых летних брюк и белой футболки. Обернувшись на стук шагов, он взглянул на Катю, улыбнулся и поприветствовал ее:

– Доброе утро! Прошу к столу, почти все готово.

Опустившись на один из стоявших у стола стульев, Катя в ошеломлении наблюдала, как Эртан, сыпанув каких-то специй в сковороду, помешал там что-то, в задумчивости прищелкнул языком, а затем выключил огонь и переложил из сковороды в тарелку громадную яичницу с помидорами, перцем и кусочками еще каких-то овощей. Вскоре тарелка уже оказалась перед ней, следом появилась и тонкостенная фарфоровая чашка, в которой плескался густой пахучий черный кофе.