Скверные истории Пети Камнева - Николай Климонтович

Из мебели, помнится, были у Пети одноместная тахта, на которой он в родительском доме спал еще в юности, журнальный столик, на нем посреди комнаты под висевшей на витом шнуре лампой – пишущая машинка, буфет, служивший одновременно шкафом посудным и книжным; шкаф бельевой, карельской березы с короной наверху, усадебный , говорил Петя, вывезенный им из убогой коммуналки, в которой несколько лет назад умерла древняя тетка Камнева-старшего по матери; рассохшийся комод, крашенный черной краской, купленный за тридцать рублей на квартирном аукционе по случаю отбытия одного подпольного поэта к жене в Канаду, найденный тем, в свою очередь, на барахолке на Преображенке; на стене – какая-то шизофреническая красная с желтым авангардная мазня на холсте, которую Петя почитал гениальным маслом . На кухне, довольно вместительной, – электроплита, еще одна тахта, большой круглый обеденный стол, при раздвижении превращавшийся в овальный, и угловая тумба с вращающимися внутри полками для кастрюль, поверхность который одновременно служила столом кухонным. Был холодильник Саратов , приобретенный по случаю в комиссионном мебельном магазине в Медведково, из тех, что наши граждане называют на дачу . Была к тому же просторная грязная лоджия, на которой копились пустые бутылки и стояла под дождем подаренная кем-то сломанная стиральная машина Вятка . Отсюда был серый вид на бесконечные ряды грязных панельных бетонных домов, лишь в одном прогале высовывался свежий лесок за кольцевой автомобильной дорогой. И тем не менее Петя был, кажется, доволен, поскольку, не говоря о домовладении в деревне Колобово, обрел наконец собственное жилье, в котором, как ему казалось, делать мог все, что заблагорассудится. Иначе говоря, Петя с некоторым запозданием окунулся в жизнь безответственную, одинокую и холостяцкую, почти студенческую, если говорить о скудости быта, от каковой к его тогдашним летам многие как раз уже устают.

Но Петя был полон упований. Как он выражался, театрально кладя руку на сердце, так и пристало неоцененному таланту допивать кубок жизни. Петя объехал половину необъятной советской империи, был на Севере и в Средней Азии, наблюдал северное сияние и задыхался в песчаных бурях, плавал по морям и озерам, у него в женах побывали две очень красивые женщины, которые его любили, он издал тощую книжечку незрелых рассказов. Однако остался нищ, одинок, больше почти не писал. Впрочем, тогда бедность была не пороком, но считалась скорее знаком отличия. Конечно, можно сказать, что итоги его жизни при приближении к возрасту Христа были не слишком утешительны. Но, как ни странно, у него было полно знакомых, многие хотели с ним дружить, он бывал приглашаем в дома , куда мне, скажем, доступа не было, и казалось, все от него чего-то ждут, каких-то ярких свершений, неизвестно почему. Может быть, потому, что он оставался красив, но, скорее, оттого, что в нем была какая-то нездешняя энергия, порыв и полет, свобода, наконец, он уверенно стремился в какое-то неведомое будущее, и, конечно, его обожали женщины. Я в это время часто бывал у него. Иногда оказывался приглашаем на людные вечеринки, но в компаниях он меня почти не замечал. Однако подчас мы оставались вдвоем, и в нем просыпалась обычная между нами доверительность. Разве что нас прерывал визит какой-нибудь Петиной соседки, приходившей всегда без звонка, запросто.

Здесь, пользуясь случаем, можно рассказать о соседях Пети. Поскольку Петин кооперативный дом был только что возведен и сдан, жили в нем люди относительно молодые, как правило, супружеские пары одной и той же модели: разведенные мужья с очередными женами. Напротив Пети, дверь в дверь, в двухкомнатной квартире жила семья летчика гражданской авиации. Глава семейства был разухабистый мужичок лет под сорок, алиментщик, при встрече с Петей он игриво подмигивал и говаривал, что на работу идет как на праздник, потому у него на борту та-акие сладкие девчонки-стюардессы, пальчики оближешь. И Петя, который терпеть не мог скабрезностей и доверительных банных мужских разговоров на половую тему, лишь вежливо кивал, но морщился, вспоминая древний анекдот про мама, мама, что за рыба стюардесса. В женах у этого соседа состояла деваха лет двадцати пяти, крупного сложения, кровь с молоком, с большими сильными ногами и руками, с красивой простецкой рожей ткачихи, с пшеничными сильными волосами и, по-видимому, очень глупая. Она не служила, но сидела дома с мальчиком лет пяти, при том, что дома всегда присутствовала и ее свекровь-пенсионерка, которая, так сказать, сидела с молодой женой сына.

Прямо под Петей жила одинокая бездетная вдова, как и сосед – лет тридцати восьми. Это была трагически настроенная женщина, работавшая бухгалтером, которая время от времени, когда наверху проходили особенно веселые шумные вечеринки, вызывала к Пете наряд милиции. Петя не сердился, в доме была известна ее история: муж разбился на машине как раз перед тем, как им предстояло заселиться в новую квартиру. Однажды развеселый Петя поднимался вместе с ней в лифте и шутливо укорил за то, что она все время беспокоит милиционеров; она посмотрела на него скорбно, и Петя предложил не грустить и расцеловал соседку; та вдруг неожиданно залилась слезами, вы не умеете жить на этаже , тут-то и пробормотала она сквозь всхлипы, и Петя взял это выражение на вооружение.

Пятью этажами ниже, на восьмом, тоже прямо под Петей, жила совершенно сказочная пара: разъездной фотограф-еврей, имевший пояс по карате, носивший редкую фамилию Гадин и предлагавший ставить ударение на второй слог его прозвания. Он жил с веселой молодой женой, пятой по счету, тоже по нечастому тогда имени Варвара, коронным каламбуром которой было, мол, странно, что ей достался муж с такой фамилией, ведь она вовсе не такая гадина . Наконец, напротив них, на той же площадке, ровно под квартирой летуна, жило другое семейство, глава которого, искусствовед Иезекииль, Изя в быту, имел уже совершенно невероятную фамилию, приводившую Петю в восторг: Кобелевкер. Петя, хохоча, говаривал, что всегда знал, где-то на свете живет человек с такой фамилией . Но и этого мало: мадам Кобелевкер по имени, не поверите, Далила, была его второй женой, но отнюдь не еврейкой, а айсоркой, отец которой был не чистильщиком сапог, но составителем первого в мире – и, наверное, последнего – русско-айсорского словаря. Оба были Петиного возраста. Была еще одна пара: маленькая пугливая, как трясогузка, женщина с мужем, который в своей квартире воспроизводил опыты Термена и даже на улице по привычке делал перед собой пассы руками. Была другая, с фигурой гимнастки, которая как-то напугала Петю тем, что выдвинула предположение, будто тот намеревается увести ее от мужа . Наконец, была заведующая овощным отделом продуктового магазина, которая все носила Пете фрукты и овощи, но потом вдруг вышла замуж за неаполитанца, который работал вышибалой в борделе в Западном Берлине. И Петя долго еще обнаруживал в своем почтовом ящике открытки с рейнскими видами. Торговала овощами, а оказалось – Лорелея , констатировал Петя.

Собственно, дружил Петя преимущественно с восьмым этажом, так сложилось: еще при переезде Гадин пришел в нему – ни у кого еще и дверных звонков не было, – и попросил одолжить дрель. А поскольку дрели у Пети не оказалось, то Гадин предложил тут же срочно выпить за новоселье, а заодно познакомиться с его варваркой -женой: Петя не сразу разобрался, что к чему, не знал еще о каламбурных наклонностях этого семейства. Но сразу, с первого взгляда угадал, что Гадин – мужчина фанфаронистый, характера демонстративного, молодой женой гордится и пыжится – ему было около пятидесяти. К тому же имя у него забавно контрастировало с фамилией – Рафаэль, Раф для своих.