Зима во время войны - Ян Терлау

К изумлению Михиля, количество сухих листьев в землянке удвоилось.

– Откуда они взялись? – недоверчиво поинтересовался он.

– Ветром принесло. Ма-а-аленький такой смерч… – Джек, как всегда, оказался на высоте.

– Ну-ну. А у нас в деревне было полное безветрие.

– Если тебя это так уж волнует, могу признаться, что вчера в темноте сделал вылазку в ту часть леса, где растут буки, и там собрал листьев. И меня никто, честное слово, никто не видел.

– А с ногой как? Ты, получается, уже и ходить можешь?

– Да, вполне.

– Поздравляю.

– Спасибо.

Михиль начал доставать купленную накануне провизию, и благодарности его подопечных не было конца. Однако вскоре оба пациента смолкли, занявшись едой. Когда они насытились, Михиль, немного смущаясь, произнес:

– У меня проблема.

– И у меня тоже, – ответил Дирк, – да не одна, а целых шесть. Расскажи сначала про свою.

– У меня кончились деньги. Мои знакомые фермеры вовсе не заламывают цены, но должен же я им хоть что-то платить за продукты!

Дирк ненадолго задумался и радостно сообщил:

– Я знаю, что делать!

– Отлично!

– Сходи к моей матери. Ей в любом случае следует рассказать, что я теперь в безопасности. Поговори именно с мамой, а не с отцом, а то он от страха может про нас про всех разболтать кому не надо. Ему пусть мама сама передаст, чтобы старик не догадался, что ты имеешь отношение к этому делу. Скажи ей: со мной всё в полном порядке, но домой я пока вернуться не могу. И попроси ее раз в неделю собирать для меня разной снеди, которую ты и будешь сюда приносить. Вот увидишь, мама заготовит о-го-го сколько вкуснятины!

– Замечательно, так и поступим.

На какое-то время все трое замолчали.

– А какая сейчас погода? – поинтересовался Дирк.

– Обычная. Облачно.

– Это лучше, чем когда ясно. Мороз нам совершенно не нужен, хоть ты и принес одеяла. Как думаешь, пока так и будет?

– Я погоду предсказывать не умею. А радио у нас уже давно нет[30].

– Дай-ка я сам посмотрю на небо.

Дирк, кряхтя, поднялся и поковылял к выходу из землянки. Парень с таким трудом переставлял ноги, что Михиль содрогнулся и крепко прикусил губу, чтобы не заплакать.

– Это они тебя так…

Дирк кивнул.

– Теперь ты понимаешь, что мне есть о чём поговорить с тем типом, который меня выдал? Я тебе вот что скажу. Мы выпрыгнули из поезда на повороте около Стру. Совсем недалеко оттуда, в Хардерене, живет мой близкий друг, который наверняка бы меня спрятал. Но я притащился сюда. Потому что всерьез хочу разобраться, кто из наших совершил это грязное предательство.

– Схафтер, – уверенно заявил Михиль.

– Схафтер? С чего ты взял? По-моему, Схафтер, наоборот…

– Что?

– Не знаю. Может быть, он и правда за немцев, кто его разберет. Но мне всегда казалось, что он скорее прикидывается, понятия, правда, не имею зачем. Но я могу и ошибаться.

– Ты ошибаешься. У меня есть доказательства.

– Выкладывай!

– Это длинная история. Давай ты первый расскажи, что с тобой приключилось, а потом уже я продолжу свою часть.

– Согласен, – ответил Дирк. – Начну с самого начала.

Рассказ Дирка

– Году так в сорок первом, когда уже шла война, я работал в лесном хозяйстве. Мне тогда поручили засадить ельником три делянки здесь, в Дахдалерском лесу. Было мне всего восемнадцать, и, хотя с началом оккупации жизнь у нас в деревне еще почти не изменилась, я в романтическом порыве решил устроить убежище. Вдруг понадобится, подумал я. Прям посреди одной из этих делянок, которые сам же елками и засадил. Я тогда никому-никому об этом убежище не рассказывал. Да и позднее, когда уже занялся подпольной деятельностью, тоже о нем ни слова не проронил.

Убежище это мне еще как пригодилось, когда я нашел в лесу Джека со сломанной ногой и простреленным плечом. Сперва я его на тележке отвез к врачу. А доктор тот, представляешь, скрывался в наших краях от немцев. Позднее его арестовали. Уж не знаю, откуда он тогда взял гипс. Думаю, сам замешал, из костяного клея с мелом и чем-нибудь еще.

– Эрика тоже удивлялась, какой у Джека странный гипс, – вставил свое слово Михиль.

– Как бы то ни было, доктор подштопал нашего раненого, а потом я приволок его сюда.

– Это мы знаем, – перебил Михиль.

– Откуда мне знать, что вы знаете, а что нет. Буду рассказывать всё последовательно, договорились?

– Договорились, – кивнул Михиль.

– Товарищам по подполью я про Джека не стал рассказывать, – продолжил свой рассказ Дирк. – Поскольку не мог поручиться, что все они такие уж кристально честные. Например, среди подпольщиков был, а может, и есть до сих пор человек по фамилии Схафтер. Он утверждал, что якшается с немцами только для отвода глаз. И я этому верил. Но, судя по вчерашним словам Михиля, похоже, не стоило. Так вот, про то, что тут скрывается английский летчик, я никому не болтал, и, если вдуматься, это единственный факт, который нам удалось сохранить в тайне. Что, согласитесь, наводит на размышления. Прошлой осенью мы получили от командира приказ напасть на бюро по распределению продовольственных карточек в Лахезанде. Участвовали в налете трое: я, Виллем Стомп, который погиб, и еще один парень, ему удалось сбежать; его имени я не стану называть. Командир сказал, что три человека – это и так много, больше о нашем задании не знал никто.

– Ваш командир – менейр Постма?

Дирк ошарашенно уставился на Михиля.

– А ты откуда знаешь?

– Догадался. Но неважно, продолжай.

– Я подумал, если вдруг со мной что-нибудь случится, Джек умрет от голода. А если я отдам письмо с инструкциями непосредственно Бертусу Тугоухому – он тоже из Сопротивления, – то фермер догадается, что я что-то скрываю. А этого мне совсем не хотелось. Вот я и оставил его тебе, Михиль. Если бы всё прошло как надо, Берт о письме бы и не узнал. Впрочем, ему о нем и теперь ничего не известно. А ты, Михиль, всегда казался мне спокойным и осторожным, я считал, что тебе можно доверять.

– Да, можно, хоть в итоге я и провалил весь план, – с горечью произнес Михиль.

– Я тебе доверяю. Но слушайте дальше. В Лахезанде мы попали прямиком в западню. Немцы заранее нас поджидали. Понимаете, что это значит? Кто-то нас продал. Но кто? Кто вообще знал о нашем задании? Мы, трое исполнителей. Менейр Постма, утверждавший, что, кроме нас, никому ничего не сказал. И ты, Михиль. Больше никто.