Тарас Бульба - Николай Гоголь

– О, не можно любезный пан, не можно! – сказал со вздохомЯнкель.

– Нет, не можно! – сказал другой жид.

Все три жида взглянули один на другого.

– А попробовать? – сказал третий, боязливо поглядывая надвух других, – может быть, Бог даст.

Все три жида заговорили по-немецки. Бульба, как ни наострялсвой слух, ничего не мог отгадать; он слышал только часто произносимое слово«Мардохай», и больше ничего.

– Слушай, пан! – сказал Янкель, – нужно посоветоваться стаким человеком, какого еще никогда не было на свете. У-у! то такой мудрый, какСоломон; и когда он ничего не сделает, то уж никто на свете не сделает. Сидитут; вот ключ, и не впускай никого!

Жиды вышли на улицу.

Тарас запер дверь и смотрел в маленькое окошечко на этотгрязный жидовский проспект. Три жида остановились посредине улицы и сталиговорить довольно азартно; к ним присоединился скоро четвертый, наконец, ипятый. Он слышал опять повторяемое: «Мардохай, Мардохай». Жиды беспрестаннопосматривали в одну сторону улицы; наконец в конце ее из-за одного дрянногодома показалась нога в жидовском башмаке и замелькали фалды полукафтанья. «А,Мардохай, Мардохай!» – закричали все жиды в один голос. Тощий жид, несколькокороче Янкеля, но гораздо более покрытый морщинами, с преогромною верхнеюгубою, приблизился к нетерпеливой толпе, и все жиды наперерыв спешилирассказать ему, причем Мардохай несколько раз поглядывал на маленькое окошечко,и Тарас догадывался, что речь шла о нем. Мардохай размахивал руками, слушал, перебивалречь, часто плевал на сторону и, подымая фалды полукафтанья, засовывал в карманруку и вынимал какие-то побрякушки, причем показывал прескверные своипанталоны. Наконец все жиды, подняли такой крик, что жид, стоявший насторо́же, должен был дать знак к молчанию, и Тарас уже начал опасаться засвою безопасность, но, вспомнивши, что жиды не могут иначе рассуждать, как наулице, и что их языка сам демон не поймет, он успокоился.

Минуты две спустя жиды вместе вошли в его комнату. Мардохайприблизился к Тарасу, потрепал его по плечу и сказал: «Когда мы да Бог захочемсделать, то уже будет так, как нужно».

Тарас поглядел на этого Соломона, какого ещё не было насвете, и получил некоторую надежду. Действительно, вид его мог внушитьнекоторое доверие: верхняя губа у него была просто страшилище; толщина ее, безсомнения, увеличилась от посторонних причин. В бороде у этого Соломона былотолько пятнадцать волосков, и то на левой стороне. На лице у Соломона былостолько знаков побоев, полученных за удальство, что он, без сомнения, давнопотерял счет им и привык их считать за родимые пятна.

Мардохай ушел вместе с товарищами, исполненными удивления кего мудрости. Бульба остался один. Он был в странном, небывалом положении: ончувствовал в первый раз в жизни беспокойство. Душа его была в лихорадочномсостоянии. Он не был тот прежний, непреклонный, неколебимый, крепкий как дуб;он был малодушен; он был теперь слаб. Он вздрагивал при каждом шорохе, прикаждой новой жидовской фигуре, показывавшейся в конце улицы. В таком состояниипробыл он, наконец, весь день; не ел, не пил, и глаза его не отрывались ни начас от небольшого окошка на улицу. Наконец уже ввечеру поздно показалсяМардохай и Янкель. Сердце Тараса замерло.

– Что? удачно? – спросил он их с нетерпением дикого коня.

Но прежде еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарасзаметил, что у Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольнонеопрятно, но все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что онхотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да исам Янкель прикладывал очень часто руку ко рту, как будто бы страдал простудою.

– О, любезный пан! – сказал Янкель, – теперь совсем неможно! Ей-богу, не можно! Такой нехороший народ, что ему надо на самую головунаплевать. Вот и Мардохай скажет. Мардохай делал такое, какого еще не делал ниодин человек на свете; но Бог не захотел, чтобы так было. Три тысячи войскастоят, и завтра их всех будут казнить.

Тарас глянул в глаза жидам, но уже без нетерпения и гнева.

– А если пан хочет видеться, то завтра нужно рано, так чтобыеще и солнце не всходило. Часовые соглашаются, и один левентарь[39] обещался.Только пусть им не будет на том свете счастья! Ой, вей мир! Что это закорыстный народ! И между нами таких нет: пятьдесят червонцев я дал каждому, алевентарю…

– Хорошо. Веди меня к нему! – произнес Тарас решительно, ився твердость возвратилась в его душу.

Он согласился на предложение Янкеля переодеться иностраннымграфом, приехавшим из немецкой земли, для чего платье уже успел припастидальновидный жид. Была уже ночь. Хозяин дома, известный рыжий жид с веснушками,вытащил тощий тюфяк, накрытый какою-то рогожею, и разостлал его на лавке дляБульбы. Янкель лег на полу на таком же тюфяке. Рыжий жид выпил небольшуючарочку какой-то настойки, скинул полукафтанье и, сделавшись в своих чулках ибашмаках несколько похожим на цыпленка, отправился с своею жидовкой во что-топохожее на шкаф. Двое жиденков, как две домашние собачки, легли на полу возлешкафа. Но Тарас не спал; он сидел неподвижен и слегка барабанил пальцами постолу; он держал во рту люльку и пускал дым, от которого жид спросонья чихал изаворачивал в одеяло свой нос. Едва небо успело тронуться бледным предвестиемзари, он уже толкнул ногою Янкеля.

– Вставай, жид, и давай твою графскую одежду.

В минуту оделся он; вычернил усы, брови, надел на темямаленькую темную шапочку, – и никто бы из самых близких к нему козаков не могузнать его. По виду ему казалось не более тридцати пяти лет. Здоровый румянециграл на его щеках, и самые рубцы придавали ему что-то повелительное. Одежда,убранная золотом, очень шла к нему.

Улицы еще спали. Ни одно меркантильное существо еще непоказывалось в городе с коробкою в руках. Бульба и Янкель пришли к строению, имевшемувид сидящей цапли. Оно было низкое, широкое, огромное, почерневшее, и с однойстороны его выкидывалась, как шея аиста, длинная узкая башня, на верху которойторчал кусок крыши. Это строение отправляло множество разных должностей: тутбыли и казармы, и тюрьмы, и даже уголовный суд. Наши путники вошли в ворота иочутились среди пространной залы, или крытого двора. Около тысячи человек спаливместе. Прямо шла низенькая дверь, перед которой сидевшие двое часовых играли вкакую-то игру, состоявшую в том, что один другого бил двумя пальцами по ладони.Они мало обратили внимания на пришедших и поворотили головы только тогда, когдаЯнкель сказал:

– Это мы; слышите, паны? это мы.

– Ступайте! – говорил один из них, отворяя одною рукоюдверь, а другую подставляя своему товарищу для принятия от него ударов.