Тарас Бульба - Николай Гоголь

Они вступили в коридор, узкий и темный, который опять привелих в такую же залу с маленькими окошками вверху.

– Кто идет? – закричало несколько голосов; и Тарас увиделпорядочное количество гайдуков в полном вооружении. – Нам никого не веленопускать.

– Это мы! – кричал Янкель. – Ей-богу, мы, ясные паны.

Но никто не хотел слушать. К счастию, в это время подошелкакой-то толстяк, который по всем приметам казался начальником, потому чторугался сильнее всех.

– Пан, это ж мы, вы уже знаете нас, и пан граф еще будетблагодарить.

– Пропустите, сто дьяблов чертовой матке! И больше никого непускайте! Да саблей чтобы никто не скидал и не собачился на полу…

Продолжения красноречивого приказа уже не слышали нашипутники.

– Это мы… это я… это свои! – говорил Янкель, встречаясь совсяким.

– А что, можно теперь? – спросил он одного из стражей, когдаони наконец подошли к тому месту, где коридор уже оканчивался.

– Можно; только не знаю, пропустят ли вас в самую тюрьму.Теперь уже нет Яна: вместо его стоит другой, – отвечал часовой.

– Ай, ай! – произнес тихо жид. – Это скверно, любезный пан!

– Веди! – произнес упрямо Тарас.

Жид повиновался.

У дверей подземелья, оканчивавшихся кверху острием, стоялгайдук с усами в три яруса. Верхний ярус усов шел назад, другой прямо вперед,третий вниз, что делало его очень похожим на кота.

Жид съежился в три погибели и почти боком подошел к нему:

– Ваша ясновельможность! Ясновельможный пан!

– Ты, жид, это мне говоришь?

– Вам, ясновельможный пан!

– Гм… А я просто гайдук! – сказал трехъярусный усач сповеселевшими глазами.

– А я, ей-богу, думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. –при этом жид покрутил головою и расставил пальцы. – Ай, какой важный вид! Ей-богу,полковник, совсем полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то иполковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да ипусть муштрует полки!

Гайдук поправил нижний ярус усов своих, причем глаза егосовершенно развеселились.

– Что за народ военный! – продолжал жид. – Ох, вей мир, чтоза народ хороший! Шнурочки, бляшечки… Так от них блестит, как от солнца; ацурки,[40] где только увидят военных… ай, ай!..

Жид опять покрутил головою.

Гайдук завил рукою верхние усы и пропустил сквозь зубы звук,несколько похожий на лошадиное ржание.

– Прошу пана оказать услугу! – произнес жид, – вот князьприехал из чужого края, хочет посмотреть на козаков. Он еще сроду не видел, чтоэто за народ козаки.

Появление иностранных графов и баронов было в Польшедовольно обыкновенно: они часто были завлекаемы единственно любопытствомпосмотреть этот почти полуазиатский угол Европы: Московию и Украйну онипочитали уже находящимися в Азии. И потому гайдук, поклонившись довольно низко,почел приличным прибавить несколько слов от себя.

– Я не знаю, ваша ясновельможность, – говорил он, – зачемвам хочется смотреть их. Это собаки, а не люди. И вера у них такая, что никтоне уважает.

– Врешь ты, чертов сын! – сказал Бульба. – Сам ты собака! –Как ты смеешь говорить, что нашу веру не уважают? Это вашу еретическую веру неуважают!

– Эге-ге! – сказал гайдук. – А я знаю, приятель, ты кто: тысам из тех, которые уже сидят у меня. Постой же, я позову сюда наших..

Тарас увидел свою неосторожность, но упрямство и досадапомешали ему подумать о том, как бы исправить ее. К счастию, Янкель в ту жеминуту успел подвернуться.

– Ясновельможный пан! как же можно, чтобы граф да был козак?А если бы он был козак, то где бы он достал такое платье и такой вид графский!

– Рассказывай себе!.. – И гайдук уже растворил было широкийрот свой, чтобы крикнуть.

– Ваше королевское величество! молчите, молчите, ради бога!– закричал Янкель. – Молчите! Мы уж вам за это заплатим так, как еще никогда ине видели: мы дадим вам два золотых червонца.

– Эге! Два червонца! Два червонца мне нипочем: я цирюльникудаю два червонца за то, чтобы мне только половину бороды выбрил. Сто червонныхдавай, жид! – Тут гайдук закрутил верхние усы. – А как не дашь ста червонных,сейчас закричу!

– И на что бы так много! – горестно сказал побледневший жид,развязывая кожаный мешок свой; но он счастлив был, что в его кошельке не былоболее и что гайдук далее ста не умел считать. – Пан, пан! уйдем скорее! Видите,какой тут нехороший народ! – сказал Янкель, заметивши, что гайдук перебирал наруке деньги, как бы жалея о том, что не запросил более.

– Что ж ты, чертов гайдук, – сказал Бульба, – деньги взял, апоказать и не думаешь? Нет, ты должен показать. Уж когда деньги получил, то ты невправе теперь отказать.

– Ступайте, ступайте к дьяволу! а не то я сию минуту дамзнать, и вас тут… Уносите ноги, говорю я вам, скорее!

– Пан! пан! пойдем! Ей-богу, пойдем! Цур им! Пусть имприснится такое, что плевать нужно, – кричал бедный Янкель.

Бульба медленно, потупив голову, оборотился и шел назад,преследуемый укорами Янкеля, которого ела грусть при мысли о даром потерянныхчервонцах.

– И на что бы трогать? Пусть бы, собака, бранился! То ужетакой народ, что не может не браниться! Ох, вей мир, какое счастие посылает боглюдям! Сто червонцев за то только, что прогнал нас! А наш брат: ему и пейсикиоборвут, и из морды сделают такое, что и глядеть не можно, а никто не даст стачервонных. О, Боже мой! Боже милосердый!

Но неудача эта гораздо более имела влияния на Бульбу; онавыражалась пожирающим пламенем в его глазах.

– Пойдем! – сказал он вдруг, как бы встряхнувшись. – Пойдемна площадь. Я хочу посмотреть, как его будут мучить.

– Ой, пан! зачем ходить? Ведь нам этим не помочь уже.

– Пойдем! – упрямо сказал Бульба, и жид, как нянька,вздыхая, побрел вслед за ним.

Площадь, на которой долженствовала производиться казнь,нетрудно было отыскать: народ валил туда со всех сторон. В тогдашний грубый векэто составляло одно из занимательнейших зрелищ не только для черни, но и длявысших классов. Множество старух, самых набожных, множество молодых девушек иженщин, самых трусливых, которым после всю ночь грезились окровавленные трупы,которые кричали спросонья так громко, как только может крикнуть пьяный гусар,не пропускали, однако же, случая полюбопытствовать. «Ах, какое мученье!» –кричали из них многие с истерическою лихорадкою, закрывая глаза иотворачиваясь; однако же простаивали иногда довольное время. Иной, и ротразинув, и руки вытянув вперед, желал бы вскочить всем на головы, чтобы оттудапосмотреть повиднее. Из толпы узких, небольших и обыкновенных голов высовывалсвое толстое лицо мясник, наблюдал весь процесс с видом знатока и разговаривалодносложными словами с оружейным мастером, которого называл кумом, потому что впраздничный день напивался с ним в одном шинке. Иные рассуждали с жаром, другиедаже держали пари; но бо́льшая часть была таких, которые на весь мир и навсе, что ни случается в свете, смотрят, ковыряя пальцем в своем носу. Напереднем плане, возле самых усачей, составлявших городовую гвардию, стоялмолодой шляхтич или казавшийся шляхтичем, в военном костюме, который надел насебя решительно все, что у него ни было, так что на его квартире оставаласьтолько изодранная рубашка да старые сапоги. Две цепочки, одна сверх другой,висели у него на шее с каким-то дукатом. Он стоял с коханкою своею, Юзысею, ибеспрестанно оглядывался, чтобы кто-нибудь не замарал ее шелкового платья. Оней растолковал совершенно все, так что уже решительно не можно было ничегоприбавить. «Вот это, душечка Юзыся, – говорил он, – весь народ, что вы видите,пришел затем, чтобы посмотреть, как будут казнить преступников. А вот тот,душечка, что, вы видите, держит в руках секиру и другие инструменты, – топалач, и он будет казнить. И как начнет колесовать и другие делать муки, топреступник еще будет жив; а как отрубят голову, то он, душечка, тотчас и умрет.Прежде будет кричать и двигаться, но как только отрубят голову, тогда ему неможно будет ни кричать, ни есть, ни пить, оттого что у него, душечка, ужебольше не будет головы». И Юзыся все это слушала со страхом и любопытством.Крыши домов были усеяны народом. Из слуховых окон выглядывали престранные рожив усах и в чем-то похожем на чепчики. На балконах, под балдахинами, сиделоаристократство. Хорошенькая ручка смеющейся, блистающей, как белый сахар, панныдержалась за перила. Ясновельможные паны, довольно плотные, глядели с важнымвидом. Холоп, в блестящем убранстве, с откидными назад рукавами, разносил тутже разные напитки и съестное. Часто шалунья с черными глазами, схватившисветлою ручкою своею пирожное и пледы, кидала в народ. Толпа голодных рыцарейподставляла наподхват свои шапки, и какой-нибудь высокий шляхтич, высунувшийсяиз толпы своею головою, в полинялом красном кунтуше с почерневшими золотымишнурками, хватал первый с помощию длинных рук, целовал полученную добычу,прижимал ее к сердцу и потом клал в рот. Сокол, висевший в золотой клетке подбалконом, был также зрителем: перегнувши набок нос и поднявши лапу, он с своейстороны рассматривал также внимательно народ. Но толпа вдруг зашумела, и совсех сторон раздались голоса: «Ведут… ведут!.. козаки!..»