Черное сердце - Геннадий Геннадьевич Сорокин

наружу. В общаге все друг у друга на виду. В комнате несколько человек живет, как ты от них свою порочную связь скроешь? Кто-то да узнает и на весь свет растрезвонит. Хотя был у нас один случай. Забавный случай с глупым концом. Два моих приятеля после первого курса пришли в техникум по делам, стали клеиться к девчонкам-абитуриенткам. Все их послали, осталась одна, некрасивая девушка с длинными сальными волосами, вытянутым книзу «лошадиным» лицом. Одета так себе: джинсы из Твери, кофта от спортивного костюма, на ногах – старенькие кроссовки. Парни подошли, познакомились. Девушку зовут Паша, приехала из Томска. Мой приятель положил ей руку на плечо, она как дернулась, как завопит: «Вы что, с ума сошли? Я же парень!» Приятель, который обнял Пашу, обомлел. Он ведь хотел девушку Пашу в щечку поцеловать, а тут такое западло! Если бы со мной такой случай произошел, меня бы тут же вырвало. Представь: парень парня целует!

– Не ударяйся в подробности. Что дальше было?

– Паша поступил на технологический факультет. В группе одни девчонки. Прошел год, приехали иностранцы.

Как-то дежурного воспитателя подменял физрук. Он подметил, как на Пашу африканцы смотрят, и говорит: «Ты – дебил! Если ты завтра же коротко не подстрижешься, если не будешь вместо дурацкой спортивной кофты носить пиджак, если не начнешь мышцы качать, то к четвертому курсу в юбке ходить будешь!» Паша тут же подстригся, стал даже в общежитии ходить в пиджаке. Спортом заниматься не начал, но стал на парня похож, а не на уродливую девчонку. Паша, конечно, мутный паренек, но не гомик. Он бы с девочками день и ночь кутил, да внешностью не вышел. Фамилия у него, не поверишь, – Носенко. Паша Носенко! Поди-ка, догадайся по анкетным данным, парень это или девушка.

«Штирлиц в этот день наговорил группенфюреру Мюллеру столько лишнего, что самому было неудобно. «В разговоре главное – правильно закончить беседу», – припомнил Штирлиц и послал Мюллера веселым русским матерком. Номер удался. Шеф гестапо, кроме последней фразы, действительно больше ничего не запомнил».

– Тимоха, объясни, почему ты жил в городе до четвертого курса, а потом переехал в общежитие?

– О, тут вот какая история! – оживился приятель. – Ни матери, ни отца я не знал, жил у бабушки. Закончил восемь классов, поступил в техникум. От бабушки до техникума было далеко ездить, практически через весь город. Она поговорила с теткой, и я поселился на время учебы у нее. Места хватало: в одной комнате жила дочь тетки, моя двоюродная сестра, в другой – сама тетка. Я спал в зале на диване. Жили мы дружно. Я каждое лето подрабатывал, стипендию тетке отдавал. В конце третьего курса она умерла. Сестра тут же выставила меня за дверь. Говорит: «Мне уже двадцать лет, пора личной жизнью заняться». Я собрал вещички и поехал к бабушке, а у нее, ты не поверишь, хахаль объявился! Ей почти шестьдесят лет, а она вздумала любовь крутить. Всю жизнь одинокая была, а тут влюбилась и мужика в дом привела. Я поехал к директору техникума. Говорю: так и так, остался на улице, без родственников и своего угла. Августа Ивановна вошла в положение и дала мне место в общежитии. Но, чтобы его занять, пришлось от бабушки выписаться. Как ты думаешь, после ее смерти я буду иметь право на квартиру или нет?

– Уже нет. Если ты добровольно выписался, то право на жилплощадь теряешь.

– Так я и знал, что с квартирой пролечу! – воскликнул Тимоха. – Да и хрен с ним! Все равно в армию идти, а после нее посмотрю, куда податься.

После его ухода я добавил в схему врагов Пуантье еще один лучик, но линию от него к Носенко нарисовал пунктирную, что означало «сомнительно».

18

Ровно в 13.30 я был в девятиэтажном семейном общежитии в «спальном» районе города. Комната, где должна была произойти встреча, располагалась в конце общего коридора на пятом этаже. Хозяин комнаты, судя по груде пустых бутылок в углу, был большим любителем выпить. Я насчитал двенадцать бутылок из-под водки, в основном «Андроповской».

Придя к власти в ноябре 1982 года, Юрий Владимирович Андропов стал «закручивать гайки»: усилил контроль над дисциплиной на производстве, начал борьбу с пьянством. В то же время в продаже появился новый сорт водки без названия. На зеленой этикетке большими буквами было напечатано «водка» – без обязательного прилагательного, указывающего сорт. Новую водку тут же прозвали «Андроповской». Стоила она на 60 копеек меньше, чем «Пшеничная», самая распространенная водка до появления «Андроповской».

От нечего делать, посматривая на часы, я стал прикидывать, что можно купить на 60 копеек. Итак, на разницу между стоимостью «Пшеничной» и «Андроповской» можно было купить пачку болгарских сигарет с фильтром и 10 коробков спичек, почти три пачки папирос «Беломорканал», 4 пачки сигарет «Прима» и 4 коробка спичек, два плавленых сырка «Дружба» и пачку «Примы». Если ни закусывать, ни курить не хотелось, то можно было проехать 10 раз на автобусе, 12 раз на троллейбусе или 20 раз на трамвае. Можно было купить хлеба…

В дверь позвонили. Я открыл. На пороге стояла Марина Грачева собственной персоной. Выполняя указания Вьюгина, я постарался придать лицу каменное выражение. Увидев меня, Грачева опешила и спросила не по инструкции:

– Где Сергей?

– Здесь нет такого, – с легкой усмешкой ответил я.

– Как нет? Он же… Это…

– Вы, наверное, от кого-то приехали? – подсказал я.

– Точно! – спохватилась Грачева. – Я от тети Клавы.

– Давно старушку не видел! Как она там, еще не померла?

Я впустил девушку в комнату. Судя по первой реакции, она меня не узнала. Немудрено! Она перевелась на первый хлебозавод еще до моего заселения в общежитие хлебокомбината, так что мы с ней ни на территории комбината, ни в общежитии не сталкивались. Несколько раз я видел ее со стороны, она же, скорее всего, меня вообще не видела, а если и видела, то не обратила внимания. Одета Марина была с иголочки: короткая беличья шубка, на голове шотландский мохеровый шарф, на ногах импортные сапоги. На правой руке Грачева носила перстенек и обручальное кольцо. Кольцо было первой линией обороны, предназначенной для отпугивания особо прытких парней, желающих познакомиться с очаровательной блондинкой.

Грачева не стала снимать верхнюю одежду, осторожно села на самый краешек единственной табуретки в комнате.

– Где Сергей? – еще раз спросила она.

Я уловил в голосе девушки тревожные нотки. Ей явно не хотелось менять оперативного сотрудника, с которым привыкла иметь дело.

– Я не уполномочен отвечать на эти вопросы, – сухо ответил я.

– Теперь… как… это… – Она покрутила кистью руки перед собой, но правильную формулировку не подобрала.

– На той неделе, я думаю, он будет в деле.

– Нормально, – со вздохом облегчения ответила она.

Во время этой короткой беседы Грачева откровенно изучала меня и пришла к неутешительным выводам: «С этим молодым человеком дело иметь не стоит».

Как новый куратор я ей не подходил. Почему? Не знаю.

– Финальная игра состоится 6 апреля в 17.00 в поселке Откормсовхоз, улица Пролетарская, дом 3. Вести игру будет Хозяин, с ним – два ассистента. После игры финалист поедет на другой адрес. Куда, я не знаю. Я в игре участия принимать не буду.

– Это все? – стараясь оставаться невозмутимым, спросил я.

– Это не просто все, – неожиданно разозлилась Грачева, – это все, что только можно было узнать!

Она встала и, не прощаясь, вышла. Я мысленно несколько раз повторил адрес, сел за обеденный стол, покрытый прорвавшейся в нескольких местах клеенкой, закурил, чтобы унять бешено стучавшее сердце. Внешняя невозмутимость стоила мне огромного внутреннего напряжения, и теперь, перед тем как выйти на улицу, мне надо было прийти в себя.

«Марина Грачева была настроена на более длительную беседу, – отметил я. – Вначале она хотела снять шарф с головы, потом передумала. Вывод: при Матвееве она бы разделась. Сообщение у Грачевой было